Убийство – крайняя форма цензуры.

Успех – это смерть. Что такое вершина? Последний шаг перед спуском.

Устраивать чужую судьбу – опасная игра. Обычно она приводит к столь же неожиданным последствиям, как и крупная европейская война.

Ухаживание на бумаге – самое приятное из всех видов ухаживаний, потому что оно может длиться без конца.

Ухо критика – гораздо более чувствительный орган, чем гортань певца.

Учебник можно определить как книгу, непригодную для чтения.

Ученый – это лентяй, который убивает время работой.

Хорошие солдаты – часто плохие граждане, а плохие граждане – хорошие заключенные.

Хороший хирург знает, когда его нож затрагивает нерв; и хороший критик так же чувствует движение своего пера.

Худший грех по отношению к ближнему – не ненависть, а равнодушие; вот истинно вершина бесчеловечности.

Цензура в конце концов приходит к тому, что запрещены все книги, кроме тех, которых никто не читает.

Человек без адреса подозрителен, человек с двумя адресами – тем более.

Человек может взобраться на самую высокую вершину; но долго там оставаться он не может.

Человек, который держит при себе все не стоящее запоминания, достигает иногда самой высокой из университетских степеней. И единственное, что можно сделать с таким человеком, это похоронить его.

Человек, страдающий зубной болью, считает счастливыми всех, у кого не болят зубы. Бедняк делает ту же ошибку относительно богатых.

Человек, утверждающий, что он знает женщин, – не джентльмен.

Человеком можно завладеть только с помощью его религии, а не вашей.

Чем больше есть вещей, которых человек стыдится, тем он почтеннее.

Читая биографию, помните, что правда никогда не годится к опубликованию.

Чтение сделало Дон Кихота рыцарем, а вера в прочитанное сделала его сумасшедшим.

«Что нам делать с этим офицером? Что он ни скажет – все не так». – «Произведите его в генералы, ваше превосходительство, – тогда все, что он ни скажет, все будет так».

«Что скажет история?» – «История, сэр, солжет, как всегда».

Чувства заставляют человека думать, но мысли вовсе не заставляют его чувствовать.

Чудо – это событие, которое рождает веру. В этом самая сущность и назначение чудес. Тем, кто их видит, они могут казаться весьма удивительными, а тем, кто их творит, весьма простыми. Но это неважно. Если они укрепляют или порождают веру – это истинные чудеса.

Чудовищно питаться опаленными трупами животных – ведь это каннибализм без самого лакомого блюда.

Шекспир давно уже отметил, что женщине нужен один муж на воскресный день, а другой на прочие дни недели.

Школьник, употребляющий своего Гомера на то, чтобы запустить им в товарища, делает из него, быть может, наиболее разумное и безопасное употребление.

Экзамен хорошего воспитания мужчины и женщины – их поведение во время ссоры.

Это слишком правдиво, чтобы быть хорошим.

«Я бандит: я живу грабежом богатых». – «А я джентльмен: я живу грабежом бедных».

«Я буду любить ее вечно». – «Нельзя ли мне узнать, как ее отцу, на какие средства вы собираетесь вечно любить ее?»

Я видел лишь одного скрипача, действительно похожего на скрипача, – Альберта Эйнштейна.

Я встречался с разными женщинами и узнал все, что можно от них узнать. И это было «по любви», потому что лишних денег у меня не было.

Я заметил: едва какой-нибудь тип лица, появившись в живописи, начинает вызывать восхищение как образец прекрасного, он сейчас же распространяется и в жизни. Сегодняшние Беатриче и Франчески картинных галерей, которым поэты посвящают стихи, озаглавленные «Моей возлюбленной», завтра оживают в типе лица горничных и официанток.

Я не люблю чувствовать себя как дома, когда я за границей.

Я никогда не был особенно высокого мнения о храбрости укротителя тигров – внутри клетки он, во всяком случае, может не опасаться других людей.

Я никогда не сопротивляюсь искушению, поскольку я обнаружил, что то, что мне вредно, не искушает меня.

Я полностью доступен для соображений самых ничтожных финансовых выгод, если только могу их добиться, не утратив позы совершенной неподкупности.

Я прихожу в бешенство от одной мысли о том, сколько бы я всего узнал, если бы не ходил в школу.

Я стал вольнодумцем прежде, чем научился думать.

Я уверен, что если бы пришлось выбирать: жить там, где детский гам не прекращается ни на минуту, или же там, где он никогда не слышен, то все нормальные и здоровые люди предпочли бы непрекращающийся шум непрекращающейся тишине.

Я часто цитирую себя. Это придает остроту моему разговору.

«А я-то так радовался!» – с упреком говоришь ты, если надежды твои не сбылись. Ты радовался – разве этого мало?

Авторы, которых обкрадывают, должны бы не жаловаться, а радоваться. Чего стоит лес, в который не ходят порубщики?

Афоризм – последнее звено длинной цепи мыслей.