Не считая краешка текущего мгновения, весь мир состоит из того, что не существует.

Не те глупости заботят меня, которые я уже совершил, а те, что мне еще предстоит совершить.

Некоторые слова, происхождение которых успело забыться, из слуг превратились в хозяев, и теперь уже к ним подбираются понятия, подыскивается подходящее содержание – чтобы хоть куда-нибудь пристроить этих обнищавших, но гордых аристократов.

Несчастье тяжелее всего тогда, когда дело, казалось бы, можно еще поправить.

Нет особы столь глупой или антипатичной, что с ней нельзя было бы перемывать косточки третьей особы.

Неудавшимся интеллектуалам нравится быть иррационалистами.

Ничего нельзя до конца продумать, все можно до конца перетерпеть.

О многих жертвах после жалеют – уменьшает ли это их ценность?

Обойти трудность при помощи жертвы, вместо того чтобы преодолеть, победить ее, – неэтично. Такая жертва – отступное, и только.

Одна из схоластических загадок: «Может ли Бог создать такой камень, который сам не в силах поднять»? Такой камень есть – это наш мир.

Одно дело – следовать в жизни определенному плану, другое – выбранной роли.

Они все еще отважно переправляются через брод, хотя мост уже где-то построен.

Они говорят, что согласны со мной. А я не люблю противников, которых нельзя застать дома.

Опасность, горшая, чем снобизм, – когда литература становится насущным хлебом и необходимостью.

Опомнись! Срывая маску, ты только сдерешь у него кожу с лица.

Осел лягнул умиравшего льва, это правда. Но когда умирал осел, лев нашел его и сожрал еще живого.

Острота – поэзия интеллигентов, духовная жизнь которых бедна. Вместо непрерывного огня – вспышка спичек, прижимаемых пальцем к спичечному коробку.

От большой смелости подчас совершаются большие глупости.

От критика требуют, чтобы он камни сделал удобоваримыми.

От прочитанных книг автор отделяет себя первой написанной.

Парадокс: по сравнению с самим собой я ничто.

Перебранка попугая с фонографом.

Полемизировать с человеком, который стоит на твоей прежней точке зрения, – в этом есть что-то смешное, как при встрече с новым мужем своей бывшей жены.

Политики упрекают поэзию в том, что она далека от жизни; но поэты могли бы заметить политикам, что их политика нередко еще дальше от жизни.

Польские литераторы не читают меня – а я не читаю их. Их приговор единодушен? Мой тоже.

Портреты персонажей во многих старинных романах приводят на мысль объявления о розыске.

Послушай-ка, друг: чтобы тебя развлечь, я расскажу о последней своей неприятности.

Поэт – это публичное сокровище.

Поэт в окружении критиков чувствует себя как бродячий скрипач, играющий перед стаей волков в зимнюю стужу.

Поэт организует хаос и дезорганизует шаблон.

Поэт, правда, пишет «из жизни», но лишь затем, чтобы вписать в жизнь.

Право на фразу (очень старую) о непреодолимых барьерах между людьми имеет лишь тот, кто пытается эти барьеры преодолеть.

Превзойти он не может – и поэтому старается перепрыгнуть.

Прежде считалось, что обязанность должна стать удовольствием, теперь удовольствие стало обязанностью.

Пристрастность не исключает правоты. Гнев – плохой советчик, но какой проницательный аналитик!

Произведение искусства что-то воспроизводит – однако не только что-то прошедшее или настоящее, но и что-то будущее.

Пролитая кровь точно так же может быть символом беспомощности, как и разбитое окно.

Публицист Ж. пишет пинками и зуботычинами. Он сам называет это: «Клеймить раскаленным железом».

Религия – индивидуальное искусство, которым каждый занимается за счет своих собственных ресурсов и на свой собственный лад, а для нерелигиозных людей имеется суррогат в виде уже готовых религий.

Реформа исповеди: попробуйте вспомнить только о добрых своих поступках!

Самые тонкие инструменты – как раз те, которыми легче всего пораниться.

Свое личное фиаско он повернул так, чтобы стать жертвой политического режима.

Слово «любовь» – нечто вроде объемистого сундука, в котором спрятано множество разных зверушек. И если бы оно не было такой стертой монетой, а всякий раз напоминало бы о всем своем содержании, его, чего доброго, запретили.

Стариков, которые по каждому случаю тянут: «Вот в наше время...» – порицают, и справедливо. Но еще хуже, когда молодежь бубнит то же самое о современности.

Столько расплодилось пророков, вопиющих в пустыне, что в пустыне уже не протолкнуться.

Страшнее всего дурак, который в какой-то микроскопической доле прав.

Судьба дарует нам желаемое тогда, когда мы уже научились без него обходиться.

Так что же такое жизнь: бокал, на дне которого остается мутный осадок? Или текущая непрерывно струя, которую можно лишь оборвать?