Младший дернул головой вместо ответа. Къятта сделал длинный глоток из маленькой плетеной бутыли, взглянул на солнце — скоро дом. Продолжил, не думая, что слова подействуют:

— Нравится играть в неуязвимого? Доиграешься.

— Я помню про щит… дед прожужжал все уши!

— Я не заметил, чтобы ты ставил его.

Младший прикусил губу.

— Спасибо.

— Не благодари. У тебя лицо, будто мешок кислых яблок съел. Лучше скажи, зачем тебе это лесное пугало?

— А почему бы нет? Занятный.

— Камушек на тропе подобрал… младенец! Тоже неосторожно, кстати.

— Да ну тебя. Этот… детеныш опасный? Я скажу Киаль, так вся Астала смеяться будет.

— Северяне довольно умны. Что бы сделал ты, если бы хотел уничтожить врага, которого нельзя или трудно убить в открытую? Договориться с южанами нельзя. А подослать такого детеныша можно.

— Бред! И помню я про осторожность!

Пальцы старшего пробежали по золотому знаку на плече Кайе:

— А то я не знаю тебя. Уже про все позабыл. Интересно?

— Интересно! — отбросил руку.

— Ну, пусть. Только пока подальше от него держись. А там выясним.

— Хватит командовать! Я не ребенок!

— Ты? Ладно, сориться с тобой из-за лесного недоумка не хочу, — Лениво откинулся назад, прислонился спиной к стволу.

Младший издал тихий звук, похожий на кошачье фырканье. Къятта взглянул на него сквозь ресницы — не знает, что сказать, но с поражением не согласится. Зверь взрослый, а в человечьем обличье еще совсем мальчик. Почему такая разница, понять бы…

Грис бежали легкой рысцой, неутомимые. Вконец измученный Огонек уже еле сидел, хоть сильная рука всадника удерживала его, не давала свалиться. А он то и дело засыпал, и просыпался испуганно, оглядываясь по сторонам, уже успев позабыть, кто и куда его везет. Впрочем, куда — он не знал все равно. И вот, в очередной раз провалился в полузабытье.

— Мы почти приехали. — Кайе коснулся его щеки. — Эй… не умирай! Рановато пока!

— Да, эльо, — прошептал Огонек, встряхиваясь. Только тут он сообразил, чья рука удерживает его в седле. Облегченно вздохнул — этот юноша с мягкими движениями и шальными глазами, чуть старше годами, не внушал такого страха, как все остальные.

Впереди, ниже по склону, проглянуло что-то золотое, медное, белоснежное…Каменная пена — террасы, уступы, башни — и пена живая, зеленая; цветущие деревья — не то сады, не то рощи. Узкие, вспыхивающие под солнцем каналы — упавшая на землю хрустальная паутина.

— Астала! — негромко проговорил Кайе.

Огонек смотрел вокруг во все глаза. Он и во сне подобного не видел.

— Как красиво…… - детски счастливым голосом прошептал, испугавшись собственной радости. — Это называется город? Какой красивый…

— Красивый, — дружелюбно откликнулся Кайе.

Къятта оглядел восторженно закрутившего головой найденыша и негромко сказал:

— Тихо сиди. Только дернешься в сторону…

Огонек вздрогнул, побледнел и опустил глаза.

— Я понял, эльо. Я буду слушаться…

Теперь дорога была — вымощенная камнем, и копыта грис постукивали звонко. Встречные кланялись низко, и не поднимали взгляд.

Как много людей… зачем их столько на свете?

Огонек вздрагивал, жмурился, заметив очередного прохожего, кожей чувствовал скользившие по нему взгляды. Нет… неправильно, не должно быть столько людей.

Всадники — их уже было двое, Кайе, Къятта, остальные отстали — подъехали к длинному, угловатым месяцем изогнутому дому. Утопающий в зелени, с широкой террасой из золотистого мрамора, он, казалось, смеялся. Фигуры человеческие показались — расталкивая их, со смехом, вполне подходящим обличью дома, выбежала черноволосая девушка парой весен постарше Кайе. Буквально слетев по ступеням, она кинулась к юноше, и кисти рук ее, увешанные голубыми браслетами из металла, плеснули, словно крылья, и зазвенели.

— Я заждалась! Ой… — она заметила Огонька, которого только что спустили с седла. — А ты что за чудо?

— Я… я Огонек, элья… — подросток был уверен, что не ошибся. Хотя девушек не видел ни разу в жизни. Отчего-то смутился очень.

— Огонек, Светлячок, Уголек! — она захлопала в ладоши, бросая из-под ресниц летучие взгляды. — А я Киаль. Бедняжка… ты же весь поцарапанный. — Она бросила еще один — косой — взгляд на Къятту:

— Это вы постарались?

— Нет, — усмехнулся тот, и соскочил с седла. — Пока нет.

— Откуда он?

Откуда-то сбоку долетел голос Кайе:

— Подобрали в лесу. Займись им пока, что ли… — Огонек испуганно оглянулся, но единственный, кто не вызывал особого страха, уже исчез вместе с двумя грис.

Девушка подлетела к подростку, гибкая и подвижная, но Къятта остановил ее, протянув руку.

— Нет уж, довольно. Малыш слишком многого хочет, но не он тут всем распоряжается.

— Ну, перестань, он же славный! — словно маленькая надула губы Киаль, кивая в сторону Огонька.

— Славный… Иди, — Къятта подтолкнул его в спину.

Недолгой дорога была, и мальчишка запомнил лишь, как отчаянно трещали цикады и ласточки носились низко-низко, порой едва не касаясь крыльями живой изгороди, мимо которой вели Огонька.

Темно было там, где его закрыли, сухо и очень темно. И, осознав, что остался один, он забился в угол, обхватив руками колени, и мечтал об одном — никого больше, никогда, только чтобы никто сюда не зашел. Умереть в одиночестве, пусть от голода. Это не страшно, в башне его порой забывали кормить. В башне и просто о нем забывали.

А люди, так много… красиво, но страшно. Смуглые руки, звенящие серьги и ожерелья, громкие голоса.

Меня нет, непонятно кого заклинал Огонек, не переставая дрожать. Меня нет, не было никогда.

И его действительно не стало, по крайней мере до тех пор, пока не стукнул тяжелый засов и на пороге не возникла фигура, черная в свете стоящей на полу маленькой лампы.

— Тихо ты! — поморщился Кайе, когда стих вопль испуганного зверька — Огонек проснулся и закричал, увидев вошедшего. — Вылезай из угла, ну? — приподнял лампу, посветил — Огонек закрылся рукой, преодолевая сопротивление ставшего деревянным тела, поднялся.

— Это ты, — прошептал Огонек, испытав некоторое облегчение. Кайе без слов подошел к стене, поднял лампу еще выше. Бронзовая скоба держала факел; зажженный, он хорошо осветил маленькое помещение.

— Как, ничего не вспомнил?

— Нет, эльо. Если желаешь, я расскажу все про башню, как жили там…

— Нужна мне твоя башня! — взъерошил волосы над виском, размышляя. — Я отдал бы тебя матери, она сумеет прочесть твою память… но я не хочу.

— Почему? — округлил брови Огонек.

— Мало ли, — неопределенно ответил Кайе. Протянул руку, привлек к себе Огонька. Долго всматривался в глаза. Мальчик отвел взгляд первым. Увидел в свете факела — золотистые линии на плече юноши, тот же знак, или очень похожий на тот, что заметил у Къятты. Непонятное изображение — наполовину цветок, наполовину луковица со вписанной в нее фигуркой человека.

Одеяние молочного цвета, без рукавов, распахнутое на груди, подчеркивало золотой цвет знака.

— Что это? — робко спросил подросток, не зная, можно ли спрашивать.

Кайе с улыбкой взял его ладонь и приложил к собственному плечу. В ладони начало покалывать.

— Знак рода Тайау. Мне сделали татуировку на восьмую весну жизни. У всех стоящих родов есть свои знаки. Моей матери сделали такую, когда приняли в семью. Если кого-то лишат Рода, его знак будет срезан.

Огонька передернуло — слишком живо он представил себе. А Кайе продолжал:

— А если примут в Род — напротив, знак поставят.

— Род — это родные, да? — тихо спросил Огонек. Картинка на плече — разве это цена за то, что рядом будут — свои? Только нет своих. И взяться им неоткуда.

— А тебе сколько весен? — спросил.

— Пятнадцать уже! Не грусти, — Кайе взъерошил теперь его шевелюру. — Идем со мной.