А громкие звуки понемногу удалялись, и дым развеивался. Мальчишка стал успокаиваться — не совсем, совсем спокойным он и во сне не бывает, но все же разум вернулся. Ни на кого не кинется и сам с Башни не прыгнет. А перед глазами старшего плыли радужные пятна — почти невозможно оставаться в здравом рассудке, когда барабаны рокочут, и отчаянно-призывно вскрикивают рожки, пусть и вдалеке уже — эхо звучит во всем теле. Южанину — невозможно, энихи остыл куда быстрее, нежели человек. Мальчишка смотрит вслед тем, кто ушел, вздрагивают ноздри — от ароматного дыма будет болеть голова, но пока он доволен. Къятта приложил руку к его груди.

— Бьется… я видел человеческие сердца, но ни разу не подумал взглянуть, какое оно у энихи.

— Посмотри… — мальчишка развернулся к брату спиной, прислонился, словно к стене. Надежной… Он все еще дышал слишком неровно, и бока вздымались. — Мне не жаль. А хочешь — завтра принесу тебе из леса? Я видел следы самки у Атуили.

Пальцы пробежали по груди оборотня, очерчивая круг:

— На что похоже твое…

Старший очнулся, вскинулся:

— Пора — возвращаются, слышишь? Будет тебе энихи сегодня.

Какой праздник без игр и круга, и без диких зверей? А человек — тоже хищник, и весело наблюдать, кто кого. Нет нужды брать для круга простых жителей, есть и преступившие закон.

Так человеку дают возможность сохранить себе жизнь — почему бы нет? Сумеет продержаться в круге, тем более убить хищника — отпустят живым, изгонят за пределы Асталы. Развлечение хорошее, яркое.

Сколько раз видел подобное… И медведь был, и волки. Да мало ли забав можно изобрести! Сегодня молодого энихи выпустили. Преступившему закон все равно умирать, так хоть надежда есть. А Къятта впервые спросил:

— А ты не хочешь быть на месте этого зверя?

— Нет.

— Почему?

— Потому что мне просто справиться с ним, — кивнул, указывая на пригнувшуюся в ожидании хищника фигуру человека.

— Неинтересно, да? — короткий смешок.

— У него ведь тогда… не будет шанса спастись, — пробормотал, опуская лицо.

— У него и так нет. Если он победит зверя, его отпустят… до первого поворота в лесу. Нечего преступникам делать вблизи Асталы.

Заметив, как исказилось лицо младшего, добавил сожалеюще:

— Ты совсем не умеешь думать.

— Я… — Вскочил, встряхнул головой, — Я другое умею!

Вылетел в круг, срывая с себя лишние тряпки. Прямо между энихи, который изготовился к прыжку, и человеком. И человек, и зверь замерли от неожиданности. И другие люди вскочили, или наклонились вперед. Через пару ударов сердца черная тень скользнула над песком, бросилась вперед, и осужденный, ошарашенный неожиданным превращением, позабыл о сопротивлении. Он умер мгновенно. Второй энихи ударил хвостом по бокам, изготовляясь к прыжку — но не успел. Черное гладкое тело снова взвилось в броске, прямо на копья стражи. Тренированные воины, стражники круга успели отвести в сторону смертоносные острия, и пригнулись, когда огромный зверь пролетел над ними. Прямо на зрителей прыгнул кана, и кто-то закричал от боли в сломанной руке — а Кайе уже бежал прочь, в облике человека, и люди расступались много раньше, чем он приближался.

Къятта добрался до дома вечером — пришлось решать споры среди пьяных охотников. Проще всего было распутать узел, оторвав пару голов; но охотники сцепились и вправду искусные, жаль. Кто на чьей территории понаставил ловушек и поймал пару пятнистых ихи, Къятту мало заботило — да хоть татхе поймайте. Но дед косо посмотрит, если допустит свару, не позаботившись уладить. Людей нужно к себе привязывать, а не позволять твориться чему попало.

Дома нырнул в бассейн, протер кожу настоями лимонника и горькой мяты, расчесал волосы, привычно стянув в хвост, перекусил; прислушался к себе — полностью ли выветрился дым курений из головы? — и лишь тогда заглянул к братишке.

Тот лежал ничком, раскинув руки — подвижные и ловкие, сейчас они свисали безвольно. Кажется, как примчался домой, так упал и не шевелился. Къятта подошел тихо, словно сам был энихи, сел рядом, провел ладонью по плечу брата.

— Больно? Там, внутри?

— Нет.

— Тогда зачем выпендриваться? Что ты в очередной раз показал Астале?

Кайе приподнял голову:

— А голос у тебя довольный.

— Ты слышишь верно. Однако никогда не угадаешь причин.

— Да мне все равно… — уронил голову на подушку.

— Тебе нравится убивать.

— Нет!

— Да. Ты это понял и этого боишься.

Къятта по-прежнему держал ладонь на его плече, не желая терять и тени того, что испытывает младший.

— Разве твое сердце не стучало от восторга, когда ты летел в прыжке? Когда ты был — сильнейшим, а остальные — слабой добычей?

Ответом ему стал прерывистый звук — полувскрик, полувздох.:

— Помоги мне не думать обо всем этом! Помоги, слышишь?! — это не просьба была, а повеление.

— Жаль, что ты срезаешь волосы коротко, — усмехнулся старший. — Какое удовольствие — развязать золотую тесьму и отпустить на свободу пряди, как выпускают дикого зверя, снимая цепь…

Провел рукой по волосам брата. Тот вскинулся:

— Энихи не нужны побрякушки!

— Ты все же немножечко человек, — белые зубы блестели в свете звезд. Къятта окинул младшего взглядом, с сожалением поднялся и пересел поближе к широкому окну. Для всего свое время… даже Отмеченные Тииу это понимают. Он так и просидел бы полночи в молчании, не желая оставить младшего одного, но Кайе сам заговорил:

— Подойди…

— Что тебе? — старший снова присел на край постели, и брови его были сдвинуты. Южане, Сильнейшие, жили ради огня, который поднимается из глубин существа, и гасить этот огонь, сдерживать его… безумие. И весьма неприятно к тому же.

— Я хочу чего-то, Къятта. Себя настоящего, может быть. И не могу получить. Мне отказано в этом?

— Нет, вовсе нет, — удивленно проговорил старший. — Чего тебе не хватает, зверек?

— Я не знаю. Если бы знал, взял бы.

— Не переусердствуй, — снова сжал его руку — ох, как не хотелось этого делать… или напротив, слишком хотелось. — Иначе уподобишься тем, которые могут лишь сгореть в темном пламени. Ты для большего рожден, зверек.

— Не называй меня так по-идиотски! — взорвался Кайе, а Къятта рассмеялся: вот так-то лучше.

— Тебе не идет быть дохлой рыбой, братишка.

— Порой мне хочется, чтобы ты убил меня. Я принял бы это с радостью.

Глаза обоих сейчас казались черными — только зрачки посверкивали желтым, напоминая о глазах дикого зверя.

— Это глупо, зверек. Ты сам не знаешь, что тебе нужно. Вот и мечешься. Жизни в тебе больше чем во всей Астале вместе взятой — жизни и пламени. Тебе никогда не будет спокойно. Другой радовался бы, имей он хоть половину того, что дано тебе просто так, в дар. — Отшвырнул руку младшего.

— Завидуешь?

— Нет, — непонятно улыбнулся старший. — У меня все есть. Ты даже не представляешь, насколько. А чего нет — скоро будет.

Перевел взгляд на россыпь созвездий.

— Пожалуй, еще кое-что тебе знать пора. Ты пожалел преступника, когда узнал, что никто его не отпустит. Знай, что молодых воинов тренируют не только на зверях и дикарях. Одиночкам позволяют уйти за пределы Асталы, и если их следы затерялись — им повезло. Люди должны считать, что свободны. Но нельзя давать разрастаться поселениям, которые неугодны Астале. Ты понимаешь? Порой люди ухитряются сбиться в стайки и основать собственную деревню. Мало ли, в будущем… да и с севером труднее договориться, если есть еще поселения на ничейной земле.

— Я понимаю, — равнодушно выдохнул младший. — Это наша земля… хотят жить — пусть подчиняются. На севере, наверное, так же…

Пять сестер почти скрылись за горизонтом, когда Къятта сказал:

— Почему бы тебе не поохотиться на двуногих животных? Они сами убивают себя ради нашего удовольствия.

— А знаешь, ты прав, — медленно откликнулся Кайе. — Они так… глупы и уродливы.