— Север? Конечно. Только… — огромные силы тратил, удерживая то, что рвалось с губ. Не сдержался:

— Я всегда думал, что мать несет в себе чуждую Роду кровь… оказывается, не только она.

Встал, шагнул к выходу.

— Вернись! — опешивший от смертельного оскорбления дед ничего не успел больше.

— А пошел ты! — донеслось уже из коридора.

Ежегодный праздник солнцестояния на сей раз вышел чересчур пышным и неистовым — памятуя о недавних бурях, страшась новых, люди старательно веселились, пьяным весельем пытаясь глушить тревогу. Сегодня им позволялось многое, и не один человек должен был встретить рассвет по ту сторону мира.

А в Домах Сильнейших — по большинству — особой радости не было. Эти люди смотрели на бесновавшиеся толпы, словно охотники, давшие ручным зверям вволю поиграть с кровавой добычей. Даже в центре толпы — скорее наблюдали, не позволяя себе терять головы. Темная Сила составляла их суть, но дать ей выплеснуться сегодня полной мерой бы слишком опасно.

Не только разгул властвовал в Астале — и светлое веселье было, и женщины танцевали с цветами на площади; только зорко следила охрана, готовая мгновенно стать щитом, если людская масса хлынет на эту самую площадь, одержимая желанием хватать все подряд.

Кайе полусутками раньше вернулся из леса — наслаждением было впервые за долгое время нестись между стволов, ощущая не человечье — кошачье тело. А сейчас понимал — зверь не только не успокоился, получив позволение вырваться, напротив, не хочет снова быть запертым и бьется о стены. Но толпа притягивала и зверя, и человека, и он брел один, раздвигая толпу, как раскаленный нож режет масло. Просто смотрел, слушал и вдыхал запахи — этого было достаточно и даже чересчур много. Гибкие силуэты мелькали повсюду — выбирай не глядя, никто не откажет. А если и скажет нет — разве это не раззадорит хищника?

Показалось — мелькнула фигурка с распущенными волосами, с косичкой, спадающей на левую щеку. Таличе? Она-то откуда здесь, среди готовых на все людей? Дернулся — увести. Потом понял — если и не почудилось, то опаснее всех для нее — он сам. Другие — не тронут.

Рядом горланили песни. Нестройные голоса и звуки свирелей смешивались с рокотом барабанов.

Прислонился к большому камню с высеченными письменами. Каждый вдох причинял боль, перед глазами все было красным. Запахи, звуки… не мог этого выносить, и огонь жег изнутри совсем уж невыносимо. И ужас. Так не бывает… так не должно быть… Он пытался уйти от огня, но нашел безумного зверя. Остатками разума качнулся обратно, и погрузился в бешеную пляску пламени. Но это не был привычный с детства огонь, этот хотел разрушить его самого — и разрушал.

Когда-то испытывал похожее… давно. Кровь текла по губам тогда… Къятта…

Он вскинул тяжелую голову, пытаясь разглядеть лица, найти хоть кого-то, кому под силу унять это пламя. Все лица отливали красным, и голосов было — не различить, только шум.

— Ты что? — прозвенело над ухом, и он сумел свести воедино плавающие пятна.

Улиши.

— Ты… ой! — Он перехватил запястье юной женщины, смотрел, не отрываясь — не в лицо, а на горло ее, где под кожей билась такая живая, такая алая струйка.

Улиши что-то говорила, но слов разобрать не мог. Кровь… близко. Улиши айо, но с ним не справится. Оттолкнул ее руку, понимая — нельзя. Ни ее, ни кого-нибудь из Сильнейших. Брат… где он? Почему его нет? А эта все пыталась утянуть юношу куда-то в круг, в сердце людского сборища. Смеялась.

Отбросив руки девушки, стал выбираться из толпы. Дальше от центра площади, дальше, туда, где не встретишь никого из Родов Асталы. И, оказавшись вблизи внешнего круга, там, где толпа была куда разреженней, ухватил кого-то первого попавшего и рванул кожу на его горле зубами.

Кровь обожгла изнутри, потекла и на землю, приглушая безумие, усмиряя боль.

Но слишком много кричали рядом; оттолкнул тело и двинулся дальше.

К Башне.

У Айтли перехватило дыхание, когда на пороге возникла фигура оборотня. Был он… Айтли шарахнулся назад, не заботясь, как сохранить лицо. Но тот лишь окинул его мутным взором и сел у входа.

…Здесь было… прохладнее, что ли. Чужая Сила, хоть и запечатанная серебром, чужая кровь. Северяне, подумал без ненависти на сей раз.

— Сними браслет.

— Я не могу, он запаян, — откликнулся Айтли, уже справившись с приступом страха.

— Дай руку.

Протянул, внутренне вздрагивая — неужто придется испачкаться в чьей-то крови, которая еще не высохла?

Оборотень схватил его руку, пальцами подцепил край браслета, сжал сильно. Разорвать не получалось, и тогда он направил Огонь на серебро. Айтли с вновь растущим ужасом понял, что серебро не нагрелось, но плавится под пальцами.

Рывком сдернул испорченную вещь, поранив запястье заложника. Серебро вобрало в себя часть огня… еще одну часть. Но все равно оставалось много. Казалось, тело звенит изнутри, настолько тонкой стала оболочка. И больно… хотя это не страшно, привык. Языком тронул эту, северную кровь, лизнул — на вкус она не отличалась от южной. Выпустил руку Айтли. Откинулся к стене, закрыв глаза.

Тут… можно хотя бы дышать.

Прохладные пальцы легли на виски. Прохлада потекла в вены, успокаивая… северная Сила, освобожденная. Легкая, прозрачная, как дождевые струи.

Дождевые струи… Таличе, вспомнил — и думал о ней.

Струйки весеннего ливня скользили по вискам, по лбу, по глазам… смывали алые пятна. Потом дождь кончился.

Открыл глаза, поднялся. Улыбнулся. Увидел — тень ответной улыбки скользнула по тонким губам.

— На, — Кайе поднял с пола, протянул то, что было браслетом.

— Зачем? Теперь его не надеть…

— Оставь на память. Я пришлю того, кто новый закроет.

Айтли кивнул: свобода — это заманчиво, но кто же позволит?

Впервые почувствовал себя легко в присутствии оборотня… можно дышать полной грудью. Хорошо-то как!

— Что там, снаружи?

— Праздник. — Добавил: — Сюда никто не придет.

— О сестре… ничего?

— Я не знаю.

Кивнул на прощанье и вышел.

Ночь уползла, уставшая от света, движений и грохота. Рассвет висел блеклой дымкой, глядя на пустеющие площади и улицы, и сомневался, стоит ли ему спускаться сюда. Рассвету было не по себе.

Имма покусывала листик мяты, пытаясь прогнать привкус сладкого дыма во рту. Праздники ее не интересовали, но упустить возможность обнаружить очередную «диковинку» она не могла. Почти все время она просидела на постаменте возле черной стелы на краю площади, и лишь изредка ныряла в толпу.

Там, на постаменте, и нашел ее Ийа, протянул руку — идем. Уставшая Имма послушалась, она всегда слушалась, если дело не касалось ее личного мира.

— Ты видела его сегодня? Кайе? — и, не ожидая ответа, продолжил: — Я боялся, все закончится плохо. Но он подевался куда-то.

— Чего же ты ждал? И почему никому не сказал? — удивилась Имма.

— Я видел энихи, а не человека. Такого, который отчаянно нуждается в крови… и способен когтями искры высекать из камней. Я потерял его из виду и больше найти не смог. Искал.

Он какое-то время шел молча, и спутница не нарушала течения его мыслей. Пальцы ее подрагивали, как всегда — в воздухе после праздника парило много невидимых нитей.

— Имма, я хотел сделать больно старшему. Я вел себя, как дурак.

Молодая женщина изумленно воззрилась на друга, и руки ее замерли.

— Я не стал любить Къятту, — усмехнулся невесело. — Но мальчишка… — Шагнул в сторону и присел на медный край фонтана в виде ревущего оленя. — Он был несносным ребенком. А сейчас я не понимаю, что от него ожидать. И он… я касался его души. Он плохо владеет собой, ему едва удается справляться с Огнем. Но он сильнее, чем я мог надеяться — я говорю про тело. Раньше я мог мечтать, что он сожжет сам себя. Теперь скажу — нет. Еще пока нет. Зато любого другого — и удержаться вряд ли сумеет. И не станет — он убивает, как дышит.