— И какой вывод ты из этого делаешь?

— О, пока ничего окончательного, — ответила Летисия, снова небрежно наигрывая тему на пианино. — Кроме того, установлено: молодой — шестнадцатилетний — Бетховен встретился с менее молодым — тридцати одного года — Моцартом в Вене. Естественно, они могли говорить только о музыке. А из этого, возможно…

Летисия резко прервала свое объяснение и сказала:

— А вот отрывок из «Песни о земле» Малера… Мне нужна партитура…

Она раскрыла ноты, которые заранее установила на пюпитре. И на этот раз, никого не удивив, прозвучала королевская тема, но искаженная гармонизацией и плавным ритмом венца Малера.

— Последнее, что я нашла, гораздо более очевидное, это как бы возвращение к истокам — полная переработка фуги, написанной на королевскую тему Антоном Веберном. Поборник додекафонизма[127] почти через двадцать лет после теоретической разработки серии почувствовал необходимость переработать фугу короля! Более точно — оркестровать ричеркар на шесть голосов. Это немыслимо! Я не буду вам его играть, потому что он интересен главным образом в оркестровке, но здесь впервые после Моцарта королевская тема использована в начале произведения, словно из уважения к прекрасной фуге!

Она с живостью в последний раз исполнила королевскую тему полностью.

— Ладно, попробуем подвести итоги, — сказал Жиль. — Все начинается с Фридриха Второго, который дает тему Иоганну Себастьяну Баху, и ее мы впоследствии находим у Моцарта, Бетховена, Вагнера, Малера и Веберна. Все так?

— Да, — ответила Летисия. — Первое наблюдение — все они «германцы», скажем так, принадлежат немецкой культуре, и второе — тема разработана одной из великих фигур немецкой национальной идеи.

— У них должно быть и еще что-то общее, — высказал предположение Паскаль.

— Они не были франкмасонами, — сказал Жиль, — но все, кроме Баха, были католиками.

— Вагнер и Малер тоже были католики? — с иронией спросил Паскаль.

— Малер — безусловно. Подлинность его обращения в католицизм не подлежит сомнению. Что же касается Вагнера, то совершенно ясно, что язычество его опер окончилось тем, что оказало влияние на него самого, но он был воспитан в католической вере и всегда признавал ее воздействие на него.

— Они все встречались наедине, как, по твоим рассказам, Бетховен и Моцарт? — спросил Паскаль, оборачиваясь к Летисии.

— Я проверила. Мы знаем с уверенностью, что Моцарт виделся два раза с младшим сыном Баха, Иоганном Кристианом, в Лондоне и в Париже, что Бетховен приезжал к Моцарту и что Малер имел беседу с Веберном в Вене, где, впрочем, и Моцарт с Бетховеном.

— А в середине этой цепи? — с беспокойством спросил Жиль.

— Это сложнее: Малер мог не раз посетить Вагнера, но это лишь предположение. В то же время мы знаем, что Вагнер, хотя в год смерти Бетховена ему было уже четырнадцать лет, ни разу с ним не встретился. Если исключить это звено, то можно сказать, что все эти композиторы могли — последовательно — разговаривать о королевской фуге.

— Они могли и каждый сам по себе очароваться темой и пожелать разработать ее, — предположил Паскаль.

— Я так не думаю, — отбросила эту мысль Летисия. — Прежде всего потому, что иногда она спрятана в партитуре более пространной, чем у Бетховена, Вагнера и Малера. Затем потому, что хронологическая последовательность отрывков достаточно сжата и как бы свидетельствует о желании композиторов заставить тему жить в каждую эпоху. Возможно, для того, чтобы о ней никогда не забывали.

— А Веберн? — спросил Жиль.

— После Веберна — ничего, — с сожалением сказала Летисия. — Правда, ведь он… был убит выстрелом в спину в одна тысяча девятьсот сорок пятом году при загадочных обстоятельствах, и до сих пор они не раскрыты.

— По-твоему, он не смог передать секрет королевской фуги? — заключая, спросил Паскаль.

— Нет. Или скорее…

Снова повисло молчание. Жиль с живостью вскочил. Моцарт! Наконец-то он нашел истинный мотив. Но Моцарт в отличие от Веберна, который не нашел преемника, смог передать тему Бетховену. Тогда почему его убили, если он передал ее? Может, его убийцы не знали об этом? Или же Моцарт, как и Веберн сто пятьдесят лет спустя, допустил оплошность? Какую?

Летисия смотрела на комиссара, погруженного в раздумье. Она не знала, о чем он думает, но тем не менее дала ответ на вопрос, который занимал его, закончив прерванную фразу:

— …или же Веберн захотел раскрыть секрет, как Пьер и Морис… и его убили.

— Как Моцарта, — не смог удержаться Жиль. — Я уже много месяцев, просто для себя, работаю над историей его убийства.

— Моцарта? Но ведь всем известно, что он умер в своей постели! — воскликнул Паскаль.

— Постой, постой, Паскаль, не тебе мы должны напоминать, что Де Куинси написал по поводу Спинозы: «Я прекрасно знаю о всеобщем мнении, что он умер в своей постели. Возможно, он в ней и умер, но это не исключает того, что его убили…» А в отношении Моцарта всегда были подозрения, что его отравили…

Паскаль не смог скрыть раздражения:

— После научной фантастики — фантастика музыкальная. Ты и правда веришь во все это, дорогая Летисия?

— Не знаю. Точно я знаю лишь то, что двое моих друзей убиты потому, что они слишком приблизились к секрету фуги.

— Мы тоже хорошо продвинулись благодаря вам, Летисия, — сказал Жиль. — Осталось разгадать главное: что и как скрывает эта музыка? Совершенно очевидно одно: надо начинать с Фридриха Второго, но Пьер Фаран не был историком и работал только над музыкальной темой. А вы можете продвинуться в этом плане?

— Послушайте, комиссар, — проворчал Паскаль, — это грозит огромным риском для Летисии. Почему бы вам не привлечь ваших специалистов?

— У нас нет специалистов в этой области.

— Тогда заключите договор с Институтом акустики или с Консерваторией!

— Это очень затянет дело. Но успокойтесь. Летисия постоянно под защитой. К тому же ничто не обязывает ее…

— Я согласна! — прервала его Летисия. И, помолчав, добавила: — Мы уже спорили об этом, но я приняла решение и пойду до конца. Сейчас у меня есть хорошие наметки: необычность темы задумана намеренно, вне всякого сомнения, из соображений, не имеющих отношения к музыке. Я убеждена, что тема «означает» что-то. Я буду работать над этим, и главное…

— Что? — спросил Жиль.

— Главное, я нанесу короткий визит профессору Дюпарку. Прямо сейчас же позвоню ему.

— Я составлю вам компанию, — сказал Жиль.

Париж, наши дни

Вестибюль консерватории бурлил в это утро. Студенты толпились около администратора, одним нужно было получить ключ от зала, другим — зарезервировать аудиторию. Летисия и Жиль сразу направились к кабинету Огюстена Дюпарка, и Летисии пришлось на ходу ответить на поздравления нескольких своих коллег. Когда они вошли в кабинет, ей показалось, будто профессор Дюпарк так и не переставал писать с их последней встречи. Он сидел в той же позе, склонив голову к рукописи, старательно выводя что-то вечным пером. Среди своих книг, погруженный в какой-то свой мир. Как и в первый раз, ей пришлось приложить немало усилий, чтобы он заметил ее присутствие. Наконец он поднял голову:

— А-а, Летисия! Вы записались на прием, я думаю?

— Да, мсье. Позвольте представить вам комиссара Беранже.

— О, я уже встречался с одним из ваших коллег…

— С инспектором Летайи.

— Да, верно. Садитесь, садитесь оба. Итак, Летисия, эта злосчастная фуга все еще занимает вас?

— Все еще, мсье.