Он посмотрел на свой письменный стол, заваленный самыми разными материалами, касающимися жизни Вольфганга Амадея Моцарта. Он любил заниматься подобными загадочными делами. Так он сочетал свою профессию с музыкальными занятиями, в свое время прерванными волей отца, не считавшего это делом серьезным. В прошлом году он отметил свой первый успех: опубликовал «Истинные мемуары Гектора Берлиоза». В результате долгих поисков ему удалось изъять из текста композитора абсолютно мифоманские куски. Переделанная таким образом книга оказалась наполовину сокращенной по сравнению с первым изданием, но комментарии Жиля читатели встретили с необычайным интересом.

Комиссар Беранже буквально помешался на Моцарте. Он сказал своим друзьям: «Если Моцарт умер естественной смертью, я очень хочу получить подтверждение тому». Окружной полицейский комиссар, узнав об этом и озабоченный тем, как бы столичная уголовная полиция не лишилась столь ценного сотрудника, предупредил его, что бессмысленно и опасно влезать в такое спорное дело…

— Ладно, продолжим, — сказал он себе вслух и вернулся к рабочему столу. Он сел и записал в своем блокноте: «Цена свидетельств Констанцы (= Ниссена) и Софии? Была ли София любовницей Моцарта?»

О Констанце можно было сказать уже многое. Леопольд Моцарт неустанно осуждал этот брак своего сына. Констанца не могла не знать, что Моцарт женился на ней с досады, поскольку не смог сочетаться законным браком с ее сестрой Алозией, более красивой и жизнерадостной, чем она. Кроме того, беспорядочная жизнь мужа могла дать ей тысячу поводов избавиться от него. Наконец, начиная с 1786 года финансовое положение семьи все время только ухудшалось, и Констанца проявила себя очень легкомысленной супругой. В начале октября 1791 года, когда у Моцарта уже проявлялись признаки большой усталости, она с сестрой Софией и его famulus[58] Зюсмайром укатила на воды в Баден! Неужели она, знавшая о склонности мужа временами пренебрегать священными узами брака, не извлекла из нее уроков? И весьма вероятно, что во время пребывания жены в Бадене Моцарт крутил страстную любовь с одной из своих учениц — красавицей Магдаленой Хофдемель.

Ну а Ниссен? Невероятный Ниссен, благодаря которому до нас дошли воспоминания Констанцы? Констанца приютила у себя этого датского дипломата уже в 1799 году, вышла за него замуж в 1809 году, и она рассказала ему все. (Все? Так ли?) Ниссен на основе ее рассказов создал как бы подлинную биографию Моцарта и остаток своей жизни посвятил изучению его жизни и творчества. Но увидели ли мы человека, одержимого страстью к первому мужу своей жены? Нет, решительно нет, свидетельства Констанцы (уже Констанцы Ниссен) не были полностью достоверными.

Что касается Софии, то вопрос в том, каковы на самом деле были ее отношения с Моцартом. Самая младшая из сестер Констанцы была очень привязана к семье своей сестры. На ее долю выпала забота о матери, сварливой Сесилии, и рядом с Моцартом она обретала немножко утешения и радости. Некоторые записи в ее интимном дневнике позволяют думать, что она была любовницей Вольфганга. Да и в некоторых письмах Моцарта проглядывала более чем братская нежность к Софии. Памятуя о ветреном характере гениального композитора, многие историографы верят в любовную связь Вольфганга и его свояченицы.

От той поры больше не осталось достоверных источников о последних мгновениях жизни композитора. Жиль взял блокнот. Такой же, каким он пользовался и при своих расследованиях. Там в числе прочих была и запись рассуждений привратника его дома о его собственной версии смерти Моцарта, ее Жиль не мог читать без улыбки. Подумав, он написал:

И без колебаний Жиль вписал в блокнот четыре имени.

Вена, 15 января 1903 года

— С меня хватит, Бруно! Достаточно! Я не хочу больше слышать об этой глупой болтунье!

Густав Малер быстрым шагом подошел к большому зеркалу, которое украшало его кабинет директора Венской оперы. Несколькими нервными движениями он поправил сбившийся на сторону воротник своей рубашки. Его друг и помощник дирижер оркестра Бруно Вальтер стоял около двери, в растерянности крутя в руках шляпу и глядя на носки свои начищенных туфель. До них доносились несколько резкие звуки флейты, которая, без особой надежды, правда, старалась взять верх над гаммами, которые разыгрывали на валторне. Валторнист — его Вальтер, проходя, видел — расположился на парадной лестнице, решив воспользоваться хотя бы на несколько минут исключительно хорошей акустикой этого места.

— Вы понимаете, Бруно, это будет слишком просто! — продолжил Малер. — Из-за того, что у этой женщины якобы самый прекрасный голос в Вене, я должен доверить ей роль Изольды! А что дальше? Чтобы петь Изольду, нужно сопереживать ее драме! Вы видели ее на сцене, Бруно? Что она знает о драме? Ей знакомы только венские салоны. В них она выросла и теперь в них поет. Ладно, пусть поет! Но роль Изольды — никогда!

— Вы знаете, мэтр, она не такая…

— Нет! Она такая… как вы изволили назвать ее. И даже еще хуже!

Малер сел. Его вращающееся кресло ответило на насилие чудовищным скрипом. Кивком головы он пригласил Вальтера сесть против него. Потом в явном раздражении вдруг вскочил, подошел к двери и, открыв ее, крикнул:

— Скажите этому валторнисту, чтоб он замолчал, иначе ему придется заканчивать свою карьеру, играя вальсы Штрауса под тентами Пратера!

Он вернулся на свое место и обхватил голову руками. Бруно Вальтер был человеком, которому он доверял больше всех, хотя они были очень разными. Начиная с внешности: Малер, с высоким открытым лбом, со слегка вьющимися на висках волосами, в небольших очках в золотой оправе, по всем статьям являл собой тип человека властного. А Бруно, наоборот, был невысок ростом, с круглым и приветливым лицом, которое выдавало его природную снисходительность.

Директор Оперы отвлекся на минуту, просмотрел партитуры, грудой лежавшие на его столе.

— Нет, нет… Поверьте мне, Бруно, единственное правило, которое настоятельно необходимо тому, что называется оперой, — все должно «выражать» драму. Все должно способствовать драматическому чувству — либретто, музыка, декорации, постановка и, естественно, певцы. Если вы пренебрегаете даже малым — это конец! Вы угробите все остальное, вы рискуете превратиться в театр марионеток, не заметив этого, или в концерт bel canto.[59] Но все это уже не опера. Это полная противоположность тому, что называется эстетикой лирического театра, самой его сути!

Воспользовавшись паузой, Бруно Вальтер, который явно держался за свою кандидатуру, вернулся к старому:

— Прекрасный голос остается прекрасным голосом, и театр может, я полагаю, научить…

— Да! Да! Можно всему научить, но жизни не научишь. Мне не нужна студентка, которая вполне могла бы вернуться в консерваторию. Слишком поздно. Для меня, во всяком случае…

Где-то в недрах оперы сопрано пела вокализ. Малер дернулся было пойти заставить замолчать эту так не вовремя возникшую певицу, но передумал.

— Вы заставляете меня подумать, не пора ли издать новое правило внутреннего распорядка и установить часы репетиций.

Он вздохнул, снова внимательно взглянул на своего помощника. И прочел на его лице разочарование:

— Бруно, вы должны отдавать себе отчет, что композитор оказал вам доверие, написав эту партитуру. Типичную оперную партитуру, она по форме наиболее близка ко всему спектаклю. Такая, какая со своей стороны нуждается в том, чтобы в нее во всем максимально было вложены все силы. Вы предадите автора, если в спектакле в чем-то ошибетесь. Интерпретировать — это значит в какой-то степени предавать. Давайте избежим большого предательства…