— Кстати, о музыке, патрон, как дела с убийством Моцарта, продвигаются?

— Не о том сегодня забота, инспектор.

Тоблах, 14 августа 1910 года

Тирольская долина никогда не казалась ему такой прекрасной. Прохладный воздух, поднимавшийся от леса, начинал соперничать со зноем предвечернего дня, чтобы постепенно смягчить переход к неизбежному холоду ночи. Ветер тихо покачивал вершины сосен.

Уже больше получаса он без передышки парил в воздухе, выписывая широкие круги над полями, над лесной опушкой.

В зависимости от его крена воды озера посылали ему разные отблески, которые временами ослепляли его словно вспышкой. Он немного спустился, сузил круг полета. И заметил внизу, на берегу озера, небольшой домик.

Он не припомнил, чтобы видел этот уединенный домик раньше. Интересно, там живут? Вот! Чья-то тень мелькнула за окном. Он решил подлететь поближе, посмотреть, и сделал резкий вираж. Когда в стремительном полете он приближался к дому, луч солнца, отраженный от стекла открытого окна, гораздо более яркий, чем отражения от озера, ослепил его, но он продолжил свой бросок, не ведая, к чему это приведет.

Густав Малер левой рукой уверенно правил свою партитуру, а правой наигрывал несколько энергичных аккордов на своем старом «Бехштейне».[61] Что-то, словно пушечное ядро, влетело в окно, пронесясь перед его испуганным взглядом. Оно ударилось о противоположную стену и заметалось по всей комнате. Малер рухнул на крутящийся табурет у фортепьяно и, прижав руку к сердцу, замер. «Что-то» снова начало биться, устремилось к шкафу и на его верху наконец замерло…

Он пропал. Ничего не видно. Если бы он знал! Вот к чему приводит любопытство. Наконец его зрачки расширились, и он смог посмотреть, что его окружает. Прежде всего самое опасное: человек — вон он сидит и не спускает с него глаз. Что он собирается делать? Может быть, надо проявить инициативу и напасть первым?

Малер смотрел на беркута уже без прежнего испуга. Он не двигался, понимая, что не надо пугать птицу…

Нет, пожалуй, человек не желает ему зла. Он осторожно расправил крылья и не почувствовал особой боли. Удар о стену оказался не таким жестоким, как он вначале подумал. Вперед! Пока человек сидит спокойно, пусть страшно, но он выберется отсюда.

Вы никогда не слышали рассказов о беркутах, влетевших в дом? Малер, не спуская с птицы глаз, пытался вспомнить старые предания австрийских гор. Забытые предания, которые могли бы рассказать о появлении в домах этих ужасных хищников. Вспомнить хоть что-нибудь, что напомнило бы о подобном случае, лишь только не оставаться один на один с этим символическим явлением, еще непонятным, но наверняка пугающим.

Он с силой взмахнул крылом, взлетел, вырвался через окно на волю и устремился к небесам.

Густав встал и, слегка наклонившись, проследил его полет. Когда беркут скрылся из виду, он рухнул на диван рядом с рабочим столом. И в эту минуту из-под шкафа медленно вышел ворон. «Это кошмар!» — подумал Малер. Ему казалось, что птица, которая была прямо против него, не спускает с него глаз. Значит… это конец?

— Густав, Густав, где же ты? Ты откликнешься наконец? Веберн приехал.

Это был голос Альмы. Ах да, юный Антон Веберн, с которым он встретился на одном из этих скучных вечеров, что бывают в венских салонах. Он тогда пригласил его посетить Тоблах.

Ворон тоже взлетел и покинул комнату через окно.

В двери появился молодой человек лет тридцати, его худое узкое лицо не выдавало ни малейшего волнения, а глаза за стеклами маленьких круглых очков оглядывали комнату.

— Господин Малер? Вы меня ждали, господин Малер?

— Да, да, Веберн, входите, прошу вас. И прикройте дверь.

Еще не выйдя из шока, Малер не поднялся с дивана, он не в силах был даже шевельнуться. Тот ли человек этот молодой композитор, в ком он нуждается? Несмотря на свою молодость, он держится очень уверенно. Поймет ли? Не ошибся ли он в оценке, услышав его такую сложную музыку? Действительно ли это его преемник?

Веберн дошел до середины комнаты и с интересом разглядывал старый инструмент.

— Он вам нравится, не правда ли? Это один из первых «Бехштейнов»… 1857 года, — сказал Малер.

Не ответив, Веберн направился к инструменту. Он медленно провел пальцами по клавишам из слоновой кости и неожиданно правой рукой сыграл несколько нот.

Малер быстро вскочил с дивана.

Париж, наши дни

— Мадемуазель Форцца? Летисия Форцца?

— Да, это я.

Летисия старалась скрыть, что она внимательно рассматривает странного человека, что стоял на лестничной площадке за приоткрытой дверью, которую удерживала цепочка. На вид лет тридцать, лицо открытое и не лишено приятности, не слишком длинные светлые каштановые волосы в легком беспорядке. Его куртка выдавала в нем человека, ведущего активную жизнь, и в то же время с определенным вкусом. Итальянка, какой она наполовину была, сразу же узнала в ней руку Карутти. Мужчина, который стоял рядом с ним, постарше и повыше, имел явную склонность к ярким цветам, о чем свидетельствовала его красная куртка.

— Комиссар Жиль Беранже и инспектор Летайи, — объявил молодой человек, показывая свою трехцветную карточку.

Летисия сняла цепочку и распахнула дверь. Летайи невольно присвистнул, и непонятно было, что вызвало его восхищение — квартира или ее хозяйка.

— По какому поводу? — спросила Летисия безразличным тоном. — Я оплачиваю все штрафы, и, думаю, я никого не убила, даже в дорожном происшествии, тогда…

— Вы знаете Пьера Фарана? — прервал ее комиссар.

— Да, конечно. Он мой друг. Так что?..

— Он мертв, мадемуазель. Его убили.

— Убили…

Летисия побледнела. Она открыла рот, но не смогла больше вымолвить ни слова. Летайи тихо покашлял. Девушка пришла в себя и, повернувшись к Жилю Беранже, спросила:

— Но может быть… его не убили? Как он умер?

— Это не самоубийство и не несчастный случай. Здесь нет никаких сомнений. Он убит ударом шпаги…

— О Господи!..

— Я сожалею, мадемуазель.

Летисия разрыдалась. Жиль Беранже сел рядом с ней, а Летайи принялся ходить по комнате, осматривая ее, как он полагал, пристальным взглядом профессионала.

— Это невозможно! Должно быть, вы говорите о ком-то другом! Пьер убит? Кто бы мог это сделать?.. И еще таким ужасным способом? Нет, это невозможно! Это какой-то кошмар!

— Я понимаю, в каком вы сейчас состоянии, но все же нам необходимо выслушать вас сейчас. Ваш номер телефона — последний, который Пьер Фаран набрал, и… трубка была снята, когда мы обнаружили тело.

— Вы думаете, что он звонил мне в ту минуту, когда… О, это ужасно!

— Возможно, так, но полной уверенности нет. Вы можете рассказать мне о Пьере Фаране?

Летисия не ответила. Казалось, она не может говорить.

— Может, вам принести стакан воды? — предложил комиссар.

— Нет, спасибо, это пройдет, — пробормотала она.

Летисия утерла слезы и рассказала Жилю Беранже все, что она знала о жизни Пьера. История с пари на последней вечеринке у Летисии живо заинтересовала комиссара.

— Вы говорите, что в тот вечер он поспорил с журналистом Морисом Перреном?

— Да, но это не было так уж серьезно. Я думаю, они уже разобрались. Их всё противопоставляло друг другу. Пьер был антиконформистом, но еще не добился успехов. Морис, напротив, являет собой символ успеха и, наверное, компромиссов с «системой», как сказал бы Пьер.

— И все же этот спор о фуге любопытен.

— Да нет! Знаете, это наша жизнь. Какой-нибудь музыкальный отрывок может значить для нас больше, чем многое другое, что же касается фуги Баха, то я… О!

Сообщение! Сообщение Пьера на автоответчике, которое она не поняла…

Летисия вскочила и бросилась к телефону. Она нажала кнопку автоответчика, и он голосом Пьера произнес: «Летисия, это Пьер! Невероятно! Бах допустил ошибку! Вернусь домой и позвоню тебе».