Эта приписка не попала в руки наследников Бетховена, поэтому никто никогда не прочел ее. Иначе ее загадочные слова не могли бы быть пропущены комментаторами. И это открытие выпало на его долю! Значит, провидение существует?

— Закрываем!

Возглас старика, который теперь уже вошел в зал, вывел его из мечтаний. Он быстро сложил листок и тайком сунул его во внутренний карман сюртука. Потом не спеша положил «Хейлигенштадтское завещание» во вторую коробку. И тут подошел библиотекарь.

— Прекрасно! Я вижу, вы закончили! Знаете, я страстный поклонник Бетховена. Поэтому и позволил вам ознакомиться с его бумагами. Вы сами музыкант?

— Да. Во всяком случае, я предназначен этой стезе, но я еще не служу.

— Вам будет трудно достичь таких же высот, как он. О, что же я… Вы не заполнили регистрационную карточку посетителей. Как мне записать ваше имя?

— Вагнер. Рихард Вагнер.

10. BACH'S ERROR[41]

Париж, наши дни

В это утро Пьер Фаран проснулся в превосходнейшем настроении. Он был полон готовности доказать всем, что то, что они считали непреложными ценностями, не имеет реальной основы, и критерии, по которым ныне оценивают талант композитора, не соответствуют положению вещей. Доказать главным образом этому Перрену, с которого надо сбить спесь. Он уже связался с несколькими друзьями, среди них были и критики из «Мира музыки» и «Диапазона», и рассказал им, исказив правду, что, мол, великий Морис Перрен не узнал чуть измененную главную тему «Музыкального приношения», сыгранную на фортепьяно. Однако он не добился желаемого результата, потому что его неуместные звонки пробудили в тех, кого он считал своими друзьями, лишь безразличие и скептицизм. Мало того, один из них счел нужным предупредить Перрена о том, какую шумиху поднимает Фаран вокруг его имени.

Пьер был уверен, что подтвердит свое утверждение о беспочвенности академических суждений. Он с аппетитом принялся за завтрак, поглядывая на беспорядок в двух комнатах, которые он снимал возле площади Бастилии. Зазвонил телефон.

— Алло, Фаран? Ты когда принесешь мне свою запись?

— А-а, это ты, Альфред? Слушай, я… почти закончил, мне надо только кое-что немного синтезировать и заново переписать ее, чтобы зазвучали низкие голоса, и…

— Хорошо, так когда?

— Ну, скажем, через десять дней.

— Десять дней! Ты что, смеешься над нами? Выпуск «Запрещенных мемуаров» намечен через две недели! Мне нужна музыка послезавтра, это крайний срок! И уже смонтированная!

— Послушай, Альфред, я не могу так халтурить!

— Ты знаешь, какие деньги вгрохали в этот фильм? И сколько нам придется вернуть дистрибьюторам, если он не выйдет вовремя? Я не прошу тебя сочинять, как Моцарт!

— Мне надо восемь дней, Альфред.

— Я должен поговорить об этом с нашими компаньонами, но, думаю, им это не понравится. Напоминаю тебе: работай, а не бей баклуши!

Собеседник резко оборвал разговор, оставив Пьера в раздумье. Конечно, эти коммерсанты не обладают хорошими манерами, как меценаты былых времен, но стиль у них такой же. Они не понимают, что такое труд художника, они третируют его, как какого-нибудь чиновника! Поэтому сегодня художник — прежде всего проситель. Идеально, подумал Пьер, было бы работать в CNRS…[42] Если бы не эта его затея с королевской фугой, он смог бы сдать чертову музыку к фильму, но эта мысль мелькнула у него и исчезла. Фуга — вот главное. Урок, который он должен преподать, ждать не может.

Он позвонил одному из друзей, программисту из IRCAM.[43]

— Луи? Установка по информатике свободна сегодня утром?

— Да, — ответил тот, кого он назвал Луи, — но на сколько времени ты хочешь ее занять? Сегодня вечером она мне будет нужна.

— Скажем так: три часа, чтобы заложить программу, и еще два — работа самой машины.

— Ладно, пойдет, но давай быстрее!

Пьер уже готов был уйти, как вдруг спохватился, позвонил Летисии и спросил ее, не хочет ли она присутствовать при составлении программы. Летисия была свободна, она согласилась, и они договорились встретиться через полчаса в Центре.

На плато Бобур в это утро было довольно пустынно, только группа корейцев на площади Игоря Стравинского с интересом смотрела на водяные скульптуры фонтанов Сен-Фалля и Тенгели. Напротив входа в храм французской современной музыки Пьер ждал Летисию.

Наконец она появилась, и они прошли в Институт акустики. Девица, сидящая у входа, увидев Пьера, отвернулась. Пьер не принадлежал к числу композиторов, которые регулярно записывались для работы на ЭВМ. Он славился своим дурным нравом и склонностью к скандалам. К несчастью, он использовал необъяснимую дружбу с Луи, одним из операторов на установке музыкального программирования…

Пьер молча повлек Летисию к широкой лестнице, которая вела в недра института. Они прошли по бесчисленным коридорам и наконец добрались до ярко освещенной огромной комнаты, по всей видимости, полностью отданной вычислительной технике, если судить по многочисленным металлическим шкафам, кабелям и терминалам.

— Привет, Луи!

— Привет, Пьер, — отозвался очень высокий молодой человек с вьющимися волосами, которого Летисия не сразу заметила, настолько он вписался в окружающую обстановку.

Едва они познакомились, как Луи, широко размахивая руками, что делало его похожим на семафор, начал рассказывать Летисии о машине:

— Вот здесь у нас новая установка музыкального программирования, коротко УПМ, которая недавно заменила 4Х. Это усовершенствованная вычислительная машина, способная выполнять более двухсот миллионов операций в секунду. Она может трансформировать любой звук в реальном времени. Она умеет делать почти все при условии, что ее перед этим научат. А вот здесь другая машина старого поколения, у нее функции более простые: она как бы дирижер УПМ. А вот здесь…

— Да, да, ясно… я поняла, спасибо. Так что мы делаем с этой фугой?

— Как я сказал нашим друзьям в последнюю встречу, — ответил Пьер, — мы используем программу искусственного интеллекта. Ты знаешь принцип: введя базу данных, мы, так сказать, объяснили вычислительной машине мысль человека. Так, например, в медицине, введя некоторые симптомы болезни, можно определить точный диагноз и, исходя из него, назначить лечение.

— И вы делаете то же самое с музыкой.

— Да, искусственный интеллект внедряется во все области, и это происходит очень быстро. В принципе 4Х здесь не участвует, она скорее ищет новые звуковые материалы и новые очень сложные структуры. Мы раскрутили немного пиратскую программу для искусственного интеллекта, чтобы позабавиться, но я хочу заверить тебя, что в музыкальной индустрии есть люди, для которых это вовсе не игра!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Очень просто: чем меньше ты работаешь как музыкант, тем больше денег зарабатываешь. Синтезаторы, дискретизирующие звуки, издаваемые самыми обычными акустическими инструментами, уже почти готовы вытеснить из студии музыкантов… А следующий этап — исчезновение композиторов.

— Как это — исчезновение? Лично я не хочу исчезать! — возмутилась Летисия.

— Речь идет не о композиторах так называемой сложной музыки, таких, как ты и я, — успокоил ее Пьер, — кого не интересует Рынок с большой буквы. Под угрозой композиторы, которые пишут популярную музыку. Достаточно ввести в программу искусственного интеллекта критерии, определяющие успех, и делать на их основе передачи. И так можно чисто автоматически поставлять обществу музыку, которую оно требует…