— Вы о чем?
— О Пон-Мари.
Поглаживая каменный парапет, который за два века своего существования был свидетелем, наверное, клятв тысяч влюбленных, Летисия замурлыкала старую песенку Эдит Пиаф:
У неба Парижа есть свой секрет,
И оно его свято хранит…
Паскаль закончил куплет:
Уже многие сотни лет
Оно влюблено в Сен-Луи.
Они дружно рассмеялись. И Паскаль поцеловал Летисию.
«ОШИБКА БАХА»…
— Как же это, неужели Бах допустил ошибку? Анекдот! Сейчас во всем разберемся!
Пьер Фаран смотрел на экран институтского компьютера и не мог прийти в себя. Он настолько был уверен, что ему удастся представить всем скептикам, которые не верили ему, полную партитуру фуги в стиле добрых старых времен, написанную машиной…
Сев перед экраном, он принялся стучать по клавишам. В обратном порядке, начиная с последней фазы программирования, он вывел разные этапы работы машины. Множество кабалистических знаков, которые появлялись на экране, он сразу печатал. Потом, вооружившись красным карандашом, склонился к распечаткам и изучил «рассуждения» машины. Она заключала, что данная тема ошибочна.
«Дело, должно быть, в оптимизации, — подумал Пьер. — Мы заложили в машину слишком много ограничений. Но что лишнее?»
Он потратил на анализ последовательности знаков около двух часов, потому что его слабые знания языка машины — он лишь недавно начал изучать его — не позволяли работать быстро. Он мог бы подождать Луи, но не знал, когда тот вернется, а ему не терпелось поскорее разгадать загадку. Он снова несколько раз просмотрел королевскую тему, прокрутил ее и так и сяк, переставил интервалы, проиграл ее на пианино, проанализировал частотность на электронном индикаторе, переместил ноты…
Тщетно. Тема состояла из двадцати одной ноты и четко делилась на две части. В первой было пять нот, затем следовала пауза, и потом — вторая часть в виде хроматического понижения,[55] которая заканчивалась на начальном до. Вторая часть темы уже давно была широко прокомментирована, потому что являлась довольно революционной для своего времени. Только много позже мы встретим более систематическое использование полутонов. Больше того, развитие хроматической темы в форме фуги таило множество гармонических трудностей в рамках тональной музыки XVIII века, которые Бах с легкостью преодолел. Но ведь машина тоже была способна сделать это, и гораздо быстрее…
Он уточнил данные программирования и пришел к выводу, что компьютер мог разрабатывать хроматическую тему. На всякий случай он также сличил…
И вскрикнул. Вот она, ошибка, перед его глазами. Ну-ка, сначала. Он во второй раз сверил данные. Да. Это она. Но почему Бах допустил ее? И в то же время это могла быть только она. С радостным воплем он вскочил, в крайнем волнении прошелся по комнате и снова сел к экрану. Потом схватил лист бумаги, отыскал карандаш. И вдруг, вместо того чтобы писать, бросился к телефону. Набрал номер Летисии, но ее не оказалось дома. Услышав автоответчик, он заколебался, стоит ли оставлять сообщение, но когда прогудел гудок, решился: «Летисия, это Пьер! Невероятно! Бах допустил ошибку! Конечно, сознательно, но я хочу узнать — почему? Когда вернусь домой, позвоню тебе!»
Он нажал на рычаг, тут же позвонил в студию «Франс-мюзик» и попросил Мориса Перрена.
— Кто его спрашивает? — осведомилась «личная помощница» Мориса Перрена, голосом, который можно было бы назвать голосом примерно с тем же основанием, как леденец — продуктом питания.
— Пьер Фаран, — раздраженно ответил он. — Скажите ему, что это срочно и он очень удивится.
На другом конце провода наступила тишина, такая тишина бывает, когда рукой закрывают трубку: вне всякого сомнения, «личная помощница» консультировалась со своим партнером, который сидел рядом. Прекрасно понимая это, Пьер взорвался:
— Скажите своему боссу, что у меня потрясающая новость по поводу «Музыкального приношения»! Настоящая бомба! И что я иду рассказать о ней в другое место!
В сердцах швырнув трубку, он почувствовал, что охвачен странным чувством гнева и необыкновенной радости одновременно. Он собрал все свои бумаги и вышел. На улице он в отчаянии поискал такси и после попытки остановить одну-другую машину, побежал на ближайшую стоянку. Обычно он ездил на метро, но теперь вдруг решил, что отныне только такси достойно возить его, гения, совершившего великое открытие. Но, как и следовало ожидать, он не создан был для такси, и из-за пробок на загруженных улицах несчастная машина добиралась до дома Пьера почти час. Пьер уже не мог сдерживаться и не переставая поносил всех, кто только и делал, что пытался помешать ему поведать миру о его открытии.
Когда машина остановилась у его дома, уже наступила ночь. Пьер легко взбежал по лестнице к себе, в свои две комнаты. В голове его была только одна мысль: все неудачи последних лет будут компенсированы тем, что станет величайшим событием в музыковедении XX века. И это он, Пьер Фаран, сделал такое открытие.
Но самое необычайное было утаено в самой музыке, и вот над этим он должен срочно работать. Он набрал номер телефона Летисии, интуитивно обернулся. И в эту минуту увидел его.
В испуге он выронил из руки трубку, откуда уже доносился тихий голос автоответчика.
Он взял себя в руки. Нет, это невозможно…
— Что вы здесь делаете? И еще с этой театральной шпагой! Вы собираетесь…
Он не успел закончить фразу. Сраженный смертельным ударом, он рухнул на пол…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДИВЕРТИСМЕНТ
…и более прекрасная, чем юная девушка, короткая музыкальная фраза, словно окутанная серебром, легкая и нежная, как шелковые шарфики, пришла ко мне, и я узнал ее под новым убором.
Марсель Пруст. Пленница
13. СОМНИТЕЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА
Париж, наши дни
Кто был с Моцартом в ту ночь? Комиссар Жиль Беранже говорил себе, что если бы он мог составить достаточно достоверный список лиц, бывших там в ночь с четвертого на пятое декабря, расследование продвинулось бы очень быстро.
Согласно историографии, там была Констанца, его жена, София, его свояченица, и Зюсмайр,[56] его ученик. Доктор Клоссет смог прийти только около полуночи, чтобы всего лишь порекомендовать холодные компрессы.
Вопрос о болезни не так-то прост. Многие источники вспоминают, что в последние месяцы перед смертью Моцарт был очень переутомлен. Его врач ни разу не сказал ни слова о природе его болезни. К тому же Моцарт, по сути дела, не знал доктора Клоссета, который пришел на смену его другу Зигмунду Барисани, умершему в сентябре 1787 года.
Кто же оказался свидетелем? София — благодаря своему дневнику. И Констанца, которая через несколько лет все рассказала Ниссену, своему второму мужу и первому биографу Моцарта. Можно ли верить им? Ах, если бы он мог всех допросить… Но главное, главное — вскрытие… Факт, что вскрытия не было, не давал комиссару покоя. Все было устроено так, чтобы оно оказалось невозможным. Не говоря уже о так называемой метели, о безутешной вдове и всех его близких друзьях, которые не проводили его до кладбища, и о могильщиках, которые исчезли к тому времени, когда муниципалитет решил сделать опись захоронений…
Комиссар снова закурил свою маленькую сигару и подошел к окну. Его квартира на берегу Сены возвышалась над Парижем.
Жилю Беранже было тридцать три года. Он пошел служить в полицию не столько по призванию, сколько по соображениям ума, но обнаружилось, что он стал ценным кадром для Большого дома.[57] Он испытывал почти физическое удовольствие от преследования преступников: у него были терпение, интуиция и хладнокровие настоящего хищника. Даже если он не проявил еще свои таланты в уголовной полиции округа, его начальники предсказывали ему блестящую карьеру в Бригаде по борьбе с бандитизмом. В ожидании этого Жиль познакомился с ужасом повседневной жизни, преступными деяниями рядовых граждан. То, что он называл «отклонением от нормы», завораживало его. Несчастное детство или неблагоприятная социальная среда не объясняли всего: по каким-то таинственным причинам жизнь человека могла в одночасье превратиться в ад, как жизнь того примерного отца семейства, как-то вечером вдруг ставшего насильником, которого он арестовал на прошлой неделе.
