Февраль 1943

(отрывок из романа Леслава Кжижаковского)

«Лех» рассматривает большую карту, красные кружочки у Волги, в районе Сталинграда, и пытается мысленно увидеть миллионы трупов, но не видит ничего, кроме условных знаков на карте. А сколько миллионов погибло в этих маленьких кружочках, обозначающих наступление и оборону! По приказу генералов и маршалов, поскольку именно им дано право распоряжаться судьбами миллионов людей, этой безликой массы, определяемой только цифрами и численностью. Как получается, что миллионы людей, индивидуумов подчиняются приказам, зная, что они могут означать для них гибель. Почему?

В такие минуты человек стремится продемонстрировать, что он является существом, отличным от других, некой самостоятельной частичкой мира.

— Нагромождение исторических событий и моя свадьба, понимаешь, — говорит он «Штерну». — Именно поэтому я прошу, мы оба просим тебя прийти. Мы вступаем в брак, как бы протестуя против обезличивания жизни и смерти. Я знаю, что ты поймешь меня…

Руки мужчин встречаются в дружеском пожатии. «Штерн» понимает «Леха», обещает прийти на свадьбу, только огорчен, что у него нет подходящего подарка…

— Завидую я тебе, — говорит «Штерн», — искренне завидую, что у тебя есть девушка, что вы хотите пожениться, одним словом, всему тому, что называется «личной жизнью». Может, и для меня наступят лучшие времена, а пока, сам знаешь, тяжело мне.

Входит девушка в гуральском кожушке, на ногах бурки, лицо разрумянилось, золотистые волосы выбиваются на виски. Она принесла постельное белье, раскладывает его на столе, белые простыни и наволочки закрывают карту, кровавые кружочки и линию фронта. Бросаются в глаза красиво вышитые монограммы.

— А мы женились без приданого, — смеется «Штерн», — Собирались купить, да денег все не было.

Впрочем, давайте продолжим лучше наш разговор. Хотя линия фронта и скрылась под простынями, но она существует, кровоточит, война может преподнести еще не один сюрприз, ясно одно, фашисты теперь никогда не смогут прийти в себя после Сталинграда.

— Прошу вас, не говорите о войне, — умоляет девушка. — Кстати, я хотела бы с вами кое о чем посоветоваться. В городе развесили объявления, что лица Hемецкого происхождения могут по желанию получить немецкие паспорта, а ведь я, то есть папа, ну, вы знаете, И не какое-нибудь удостоверение фольксдойча, а паспорт. Что делать? Разве это не стоит использовать?

— Для кого?

Девушка умолкает, он не должен так говорить, ведь речь идет, по существу, об обычной формальности, ведь он не может отрицать, что она по отцовской линии немецкого происхождения. Однако «Штерн», кажется, возмущен этим, словно он придает слишком большое значение неодушевленным предметам: паспорту, служебному бланку, то есть символам.

— У вас у самого украинский паспорт, — напоминает девушка. — Так как же?

— Это другое дело.

— Другое? А кто-то может не знать, какие причины побудили вас стать украинцем, и подумать, что вы преследовали совершенно земные цели. И почему ваши причины должны быть лучше моих?

— В конце концов это дело совести.

— «Любовь простит тебе все», а я люблю этого тина и готова пойти ради него на все. У меня есть эта пластинка. «Любовь простит тебе все…» в исполнении Ханки Ордон. Услышите на свадьбе.

— На свадьбе я не буду, а приду на венчание в костел.

— А не побоитесь?

— Постараюсь.

Когда молодые остаются одни, они бросаются друг другу в объятия. Все остальное не имеет теперь значения, они вдвоем, только вдвоем.

— Ради тебя и за тебя я отдала бы жизнь, все, — говорит девушка.

А что он может предложить ей взамен? Участие в страшной игре? Этого он не хочет, не хочет подвергать ее никакому риску, хотя бы потому, что она без конца повторяет, что боится за него, за его жизнь, что он мог бы «выйти из игры», что он свое сделал и теперь должен жить, как живут нормальные люди. Он обещал ей, что после свадьбы они поедут ненадолго в горы, но «Штерну» об этом пока не говорил, стыдился, боялся насмешек. Однако надо будет сказать, нельзя же самовольно бросить все, он им нужен, нужен здесь. Генералы, маршалы. А не играет ли «Штерн» той же роли по отношению к своей небольшой партийной армии?

Девушка чувствует его состояние, становится на колени, сбрасывает с себя шубку, бросает ее на пол. Глаза у нее широко открыты, как всегда, когда появляется желание. Движения становятся резкими, быстрыми, но она не раздевается, лишь привлекает его к себе, прижимается и жадно целует, а когда он кладет руку на ее белые шерстяные чулки, мягко отстраняется.

— Нет, — говорит она, — нет, любимый, я была у гинеколога. Я тебе не сказала? Все в порядке, все хорошо. Молчи, ничего не говори, прошу тебя, не надо.

Она сильная. Когда она идет по содрогающемуся от звуков органа костелу, в сером костюме, в шляпке с вуалью, «Лех» чувствует ее сильную руку. Он взволнован и смущен, видит расплывчатые овалы человеческих лиц, слышит сквозь музыку поздравления, кто-то пожимает руку, кто-то целует в щеку. И вдруг, выйдя на парапет костела, его оглушает немецкая речь, крики. «Лех» поднимает руки, он скорее удивлен и поражен, чем напуган, все поднимают руки, жена тоже, при этом шляпка с вуалью падает у нее с головы. Эсэсовцы подбегают, окружают костел, вталкивают людей в автомашины, все это длится секунды, считанные секунды. Он опомнился только в одиночной камере, на втором этаже, в уже знакомом ему здании. Шок прошел, теперь есть время спокойно все обдумать, разобраться в ситуации. Первый вопрос: эта облава для того, чтобы арестовать именно его? Нет, его могли взять на квартире или в магазине. Арестовать «легальных» особого труда не представляет, значит, охотились за кем-то из нелегальных, считая, что он может появиться в костеле. Второй вопрос: откуда они могли знать, кто будет в костеле? Третий вопрос: где «Штерн»? Его не было ни в костеле, ни возле него, это точно, а он был одним из тех, за кем могли охотиться. Кто же был из руководства? «Лех» заметил только Зембу, значит, охотились, видимо, за Зембой или «Штерном». Кому он проговорился, что обещал быть в костеле? Есть еще один вариант: гестапо узнало, что он, «Лех», входит в руководство организации, и, зная его осторожность, ждало подходящего случая, чтобы раскрыть его связи. И таким подходящим случаем могла быть как раз свадьба. Забрали всех, но их интересуют прежде всего его товарищи по нелегальной работе, и его, конечно, «попросят» выдать их.

От страха тело покрылось мурашками. Первый раз удалось спастись, теперь не удастся. Жена в тюрьме. Кстати, тоже во второй раз. Теперь ей не помогут ни происхождение, ни ходатайства, ни даже попытки захватить заложников среди немцев.

Как чувствует себя сейчас Мария? Он помнит гримасу страха на ее лице. Сбросила шляпку с вуалью, втянула голову в плечи.

В камере холодно. Не мерзнет ли она? Нет. Она была в одном костюме, поэтому наверняка надела теплое белье. Наверное, сидит с матерью. Мать «Леха» тоже взяли у костела.

Что известно Марии? Немного. Сначала она кое-что перевозила, потом и это перестала делать. Она, конечно, знает «Штерна», Кромера, но последнее время была в горах и фактически ничего не знает, ничего конкретного. Итак, гестапо займется прежде всего им, «Лехом».

Знакомый еще по первому заключению надзиратель приносит хлеб.

— Моя жена здесь, — говорит «Лех».

На следующее утро он получает весточку от Марии, нацарапанную шпилькой на хлебной корке. «Спокойствие. Это — случайность. Ничего не знаем. Целую». Неужели ее уже допрашивали? Разумеется, вполне возможно, что это была лишь случайность, облава, без какой бы то ни было определенной цели, просто запугать людей. Может, и так.

Проходят трое суток без допросов, без весточек от Марии, в полном одиночестве. Слышен только скрежет решетки, отделяющей коридор от лестничной площадки, Шаги охранника да скрип тележки, на которой развозят пищу. На четвертый день думать уже невозможно, мысли теряются, обрываются, путаются в голове. Однако пройдет еще несколько таких же дней, прежде чем Надзиратель откроет дверь камеры и вызовет на допрос. Допрос проходит в тюрьме, на первом этаже, в комнате, окно которой выходит во внутренний двор, рядом с воротами, ворота открыты, и видно, как въезжают подводы с кирпичом и тесом, грузовики с известью и арматурой. Рыжий толстощекий переводчик и похожий на бухгалтера эсэсовец с толстыми стеклами очков на носу равнодушно разглядывают заключенного, а тот с неожиданной радостью обнаруживает, что эсэсовец имеет лишь звание унтер-офицера, значит, гестапо не придает большого значения этому следствию, значит, и сам заключенный их не очень интересует. Ничего неожиданного для себя он не увидел: козлы, хлысты, газовая маска, все это уже знакомо по прошлому разу, ничего Нового.