— Расскажите что-нибудь об этой партии, — попросил один из моих парней. — Но только так, чтобы понятно. А то разное говорят. Не знаешь, кому и верить.

Тогда он начал рассказывать, откуда появились в Польше коммунистические идеи, о деятельности и борьбе польских коммунистов в прошлом и, наконец, о сегодняшнем дне, стараясь укрепить в них чувство гордости тем, что они являются рабочими. Он утверждал, что «паны боятся рабочих и их друзей, не хотят терять фабрик, банков, имений, готовы даже пойти на убийство, лишь бы удержать то, чем владеют». И рассказал о покушении на него. Пример был удачным. Они успели полюбить его, и он умело использовал их чувства.

— Вы не боитесь, что и на вас они готовы поднять руку?

Если бы даже и боялись, то ни за что б не признались, но они не боялись, наоборот — чувствовали свою силу. Каждый мужчина испытывает потребность чувствовать себя сильным. Потурецкий много рассказывал о программе партии, а когда мы спохватились, был уже комендантский час. Вацлав стащил матрацы с кровати, положил их поперек комнаты, и, накрывшись пальто, мы спали впятером, тесно прижавшись друг к другу. Рано утром Стефаник принес большой кувшин ячменного кофе с молоком и хлеб…

(пленка, 18, голубая наклейка)

— Можно начинать? Начинаем. Я беседую с Яном Грыгером, шестидесяти лет.

— Пятьдесят восемь.

— Пятидесяти восьми лет, пенсионером, проживающим в Кракове, улица 5 декабря, дом номер 12. Пан Грыгер, чем объяснить, что до сих пор вами не заинтересовался никто из занимающихся периодом оккупации?

— Не знаю.

— Вы числитесь в списках старейших членов ППР в воеводском комитете ПОРП, неужели вас ни разу не вызывали, чтобы обстоятельно побеседовать?

— Нет.

— Я нашел вас довольно быстро, хотя опасался, что вы носите другую фамилию. По утверждению Тадеуша Кромера, вы жили во время войны под теперешней фамилией, но эта фамилия ведь вымышленная.

— Я привык к ней.

— А можно узнать вашу настоящую фамилию?

— Конечно, Ян Сташевский.

— Сташевский? Родственник генерала Сташевского?

— Двоюродный брат.

— Так это он помог вам установить контакт с Потурецким?

— Косвенно. Я был кадровым офицером. Как и он, в звании поручика служил в саперных частях.

— Понятно. А Потурецкому как раз был нужен такой специалист.

— Можно и так сказать. Но скорее мне нужен был Потурецкий.

— Не понимаю зачем? Вы же его не знали.

— Дело не в нем самом, просто я искал человека с ясным представлением о будущем.

— Независимо от политических взглядов?

— Меня интересовали не столько теоретические взгляды, сколько возможность действовать, точнее, возможность претворения в жизнь идей, вынашиваемых Потурецким. Впрочем, я пришел к нему не с пустыми руками. Вот взгляните.

— Это же мина!

— Мина. Очень простая по своей конструкции, легкая и, что самое главное — можете взять ее в руки, не бойтесь, это модель, — сборная.

— Но у Потурецкого была мина, сконструированная Кромером.

— У него была только мина моего изобретения. Я передал ему в Кракове необходимые чертежи с пояснениями, а делали ее в Гурниках, потом я сам поступил на завод, чтобы лично помочь наладить ее изготовление.

— Выходит, Кромер лжет. Но ведь и другие утверждают, что изобретателем мины был Кромер.

— Как хотите, можете мне верить, можете не верить. У меня нет на нее патента.

— Поразительно. И вы были членом коммуны. Кромер пишет, что она возникла в Гурниках по его инициативе. Почему вы смеетесь?

— Потому что коммуны теперь снова в моде, на Западе, знаете, появились молодежные коммуны, даже с общими бабами. Да, Кромер организовывал коммуну, но идея была Потурецкого. Правда, осуществить ее полностью не удалось. Нельзя было, например, бросить работу на заводе и основать собственную мастерскую, хотя поселились мы так, как хотели. Кромеру удалось получить через городские власти часть здания бывшей гимназии, каждая семья получила в этой старой развалюхе по большой комнате, а дети — отдельную. Кромер тоже перебрался, но без жены, приехала и эта, как ее там, панна Маня, сестра Потурецкой, и занялась готовкой для всех, хорошо было, ничего не скажешь, хотя и непривычно.

— Меня интересует сам Потурецкий. Ведь он там не жил?

— Ему было нельзя. Но заходил, главным образом к Мане.

— Ну хорошо. Вы тем временем продолжали работать на заводе, делать мины?

— К этому времени — нет. На меня была возложена охрана, обеспечение безопасности и так далее. Ведь Потурецкому реакционное подполье вынесло два смертных приговора, в одном из них даже приводился его псевдоним «Штерн». Что, здорово?

— Значит, кто-то выдал его.

— Я тоже так считал, но Потурецкий не верил, он говорил, что господа из реакционного подполья методом дедукции пришли к выводу, что он и «Штерн» — одно лицо, поскольку он использовал этот псевдоним еще в довоенных изданиях.

— Меня удивляет другое, почему до сих пор никто об этом не упомянул. Вы кого-нибудь подозревали, подозреваете?

— Оставим эту щекотливую тему. Впрочем, Потурецкому невероятно везло, он выходил целым и невредимым из многих переделок. Вы, конечно, знаете историю со свадьбой Кжижаковского?

— Знаю, из книги Кжижаковского, только в его изложении она выглядит неправдоподобной. Как все это происходило на самом деле?

— Кжижаковский венчался в старом приходском костеле, таково было желание его жены.

— Марии Доом?

— Да. Потурецкий пообещал прийти, хотя не испытывал симпатии ни к Кжижаковскому, ни к его невесте. У него была какая-то дьявольская потребность в личном риске, как будто бы хотел проверить себя в сложной ситуации. А возможно, из чувства противоречия, поскольку в то время его понемногу отстраняли от прямого руководства организацией. В день свадьбы никого из окружного комитета в Гурниках, кажется, не должно было быть, возможно, поэтому он решил там появиться. Венчание было назначено на четыре часа. Нет, я должен все-таки объяснить вам состояние Потурецкого, чтобы вы не считали Вацлава неразумным сопляком. Я уверен, что вы не знаете, какие чувства испытывает человек, когда идет, например, на операцию, с «пушкой» в кармане или гранатой, идет по улице в толпе людей и думает: они ничего не знают, спешат на работу, домой, в постель, будут есть, будут любить, а я… Прекрасное чувство, не имеющее ничего общего с одиночеством, только немного тревожно на душе, но в этот момент человек чувствует себя благородным, хорошим, сильным. А потом уже трудно обойтись без этого, появляется потребность в таком состоянии. Так было, по-видимому, и с Потурецким. Я точно не знаю, никому не дано проникнуть в душу другого, но я так думаю. Вы меня поняли? Сомневаюсь. Значит, со свадьбой было так: собралось нас немного, был и я, но по обязанности, для охраны Потурецкого, взял я с собой еще двоих ребят, в костел мы не входили, остались на старюм кладбище, обнесенном высокой каменной отрадой, ждали Вацлава, а он все не шел, мы решили пойти ему навстречу. Когда мы вышли за ворота, в этот момент подъехали машины гестапо. Вся операция продолжалась не более десяти минут, арестовали всех, даже ксендза. Нам удалось уйти, поскольку гестаповцы не интересовались теми, кто находился на улице. Взяли и Зембу, который заглянул туда из любопытства. А Потурецкого не удалось. Он перепутал время, думал, что венчание назначено на шесть, а не на шестнадцать.