Закончить фразу он не успел. Сокрушительный удар «Леха», и «Коза» падает, ударившись головой о часы, кровь заливает ему лицо.

— Московские прихвостни, — сквозь зубы шипит он. — Хотите, чтобы я поклялся? Ну что ж, клянусь самым дорогим для меня, жизнью отца, что буду вас безжалостно уничтожать и убивать, где только встречу. Клянусь.

Сам выбрал. «Лех» приставляет к голове лежащего пистолет, снимает с предохранителя. Гнусная, окровавленная морда отвратительна, только что прозвучавшие слова вызывают еще больший гнев. Перед ним уже не «Коза», товарищ по гимназии, по играм в оврагах и купаниям в реке, не таинственный офицер, прибывший издалека, из другого мира, а нечто Омерзительное и Опасное.

— Не здесь, — коротко бросает «Штерн». — И не ты.

— Разрешите мне, — вызывается товарищ из группы Петра Маньки. — Дай свою пушку. Где?

— В подвале. Ключи — на крючке в кухне. Потом закопаете.

— Всех троих?

Двое остальных стоят молча, не молят даровать им жизнь, вид у них отстраненно-непроницаемый, они безразличны и даже спокойны.

— Посмотрим, — говорит «Штерн». — Займитесь сначала их главарем.

Проходят долгие минуты, в комнате слышен только шепот «Штерна», который доверительно разговаривает с теми двумя, словно отец с детьми, и наконец добивается своего. Они плачут, плачут, стыдясь слез, чтобы он не подумал, что они боятся. Они обещают уехать немедленно туда, куда он укажет, и никогда никому не расскажут о том, что здесь произошло. В это время возвращается исполнитель приговора и говорит:

— Докладываю, он готов дать клятву, В последнюю минуту струсил и наложил в штаны.

«Козу» вывели в палисадник, умыли, очистили костюм от крови и угольной пыли, проводили вместе с его парнями на станцию, купили билеты до Варшавы и посадили в переполненный вагон. Когда поезд трогался, красноречивым жестом напомнили о клятве. (…)

(из книги «Моя правда о ППР»)

Я часто задумывался, имеет ли все это смысл, хоти в программе ППР содержались положения, которые находили отклик в сердцах многих честных демократов, отвечали их чаяниям, вселяли надежду в тот период, когда надеяться было очень трудно. Поймите нашу ситуацию. Мы напоминали оперных рыцарей, поющих «давайте сражаться», но стоящих на месте. Теперь перед нами открывалась возможность начать борьбу. Необходимо учитывать также и наше душевное состояние. Накопилось столько отчаяния и гнева, каждый разумно мыслящий поляк настолько был сыт по горло оторванной от действительности политической болтовней, что конкретная программа действий, предложенная ППР, была хорошо воспринята. Для нас это был выход из изоляции. Впрочем, я верил, что новая партия быстро завоюет всеобщее признание, поскольку она решительно порывала с сектантством. Но это оказалось не таким простым делом. Я сам пытался привлекать новых членов в своей среде, будучи убежденным, что только незнание удерживает их вдали от нас, однако мне пришлось столкнуться с укоренившимся недоверием и равнодушием.

Я упал духом, прекратил агитировать, и только неудавшееся покушение на Потурецкого заставило меня активизироваться, правда несколько в другом направлении.

Сегодня трудно писать об этом, и все же скажу честно — братоубийственную войну я считал и считаю самым тяжким преступлением. С этих же позиций я рассматриваю и покушение на Потурецкого. Сегодня существуют разные мнения по поводу формирования ППР, но я все-таки могу засвидетельствовать, что она образовалась из таких групп, как наша, на опыте наших неудач и успехов. Я не знаю, кто несет персональную ответственность за приказ об убийстве Потурецкого, этого настоящего патриота своей Родины. Приговор не был приведен в исполнение лишь благодаря непредвиденному стечению обстоятельств, благодаря случаю.

Ванда Потурецкая позвонила мне и сообщила, что ее муж в опасности. Как раз в это время у меня находилось трое молодых людей, которым я давал уроки физики и химии. Мы сразу же побежали к дому Потурецких, находившемуся на соседней улице. Когда мы влетели в его квартиру, все было уже кончено. Трое покушавшихся на него лежали на полу с вытянутыми руками, лицом вниз, а Потурецкий сидел на письменном столе с пистолетом в руке и разговаривал с ними, как с учениками. Их главарь действительно оказался бывшим его учеником, сыном местного полицейского, которого кто-то выдал во время подготовки побега группы заключенных из гетто в Замке, а он должен был нам в этом помочь. Его отправили в Освенцим. Он не предал ни нас, ни готовившихся к побегу, хотя кто-то распустил слух, что виноват в этом он.

Создавшаяся в квартире Потурецких ситуация была не из легких. Мы не знали, как поступить, что делать с задержанными. В конце концов, вытянули их ремнями по заднице, пока они не раскисли и не отказались от всякой деятельности. Потурецкий велел им уехать в Варшаву и больше не показываться в нашем городе, а я проследил, чтобы они выполнили это. Некоторые осложнения возникли у меня с молодым Кжижаковским, который настаивал на их «ликвидации». К счастью, он не принимал участия в этой операции, его не было в квартире Потурецких, когда все это происходило.

Эта попытка покушения, хотя все обошлось благополучно, снова сблизила меня с активом партии. Ведь еще совсем недавно я сам попал в переделку, и Потурецкий, чтобы спасти арестованных, отдал приказ взять немецких заложников. Как я уже писал, тогда удалось схватить оберштурмфюрера Фенске, важную персону в краковском управлении полиции, якобы друга самого Ганса Франка.[21]

Я все время подчеркиваю узы дружбы, которые связывали всех нас, во всяком случае до тех пор, пока мы представляли собой небольшую группу. Эта особая атмосфера навсегда исчезла, как только мы стали одним из звеньев огромного безымянного коллектива. Критикуя политическое развитие Польши, я должен честно признать, что тот первый период был для меня прекрасным, и ему я многим обязан. Я даже считаю, что существует возможность возврата атмосферы тех лет. Это может произойти во время очередной бури, а может и без нее. (…)

(на основе «Летописи Гурников» и партийных изданий)

1.6.1942 — Воззвание ППР, «Лето 1942 — период решающих боев».

15.6.1942 — ППР призывает создавать национальные комитеты борьбы.

Июнь 1942 — Неудачи англичан в Африке и советских войск в России.

Июль (?) 1942 — Поездка Потурецкого в южные районы страны, организация баз.

8.7.1942 — Покушение на Потурецкого.

1.8.1942 — Организация побега вывозимых на принудительные работы в Германию. Уничтожение списков. Отряд «Хеля» направляется на юг Польши.

15.8.1942 — Выход первого номера печатной газеты «Звезда» (статьи «Задачи и цели», «Кто чей агент?», обращение ППР к интеллигенции, фронтовые сводки).

20.8.1942 — Кромер изготовляет железнодорожную мину. Я. Добрый инспектирует партизанский отряд.

21.8.1942 — Немцы на Кавказе.

22.8.1942 — Взорван мост в Сташкувке. Движение остановлено на два дня (сообщение штаба Гвардии Людовой).

22.8.1942 — Облава в городе и его окрестностях. Свыше ста заложников. Вывоз ночью большой группы сельских жителей на принудительные работы.

23.8.1942 — Начало Сталинградской битвы.

30.8.1942 — Последние подразделения польской армии покидают СССР.[22]

1.9.1942 — Торжественное собрание комитета в Гурниках, приезд В. Доброго, «Петра». Выход второго номера «Звезды». Нападение отряда «Хеля» на нефтеперегонный завод в Белче. Сожжены две цистерны. Пятеро убитых. При отступлении схватка с отрядами ПВО (?).[23]

Сентябрь 1942 — Кровопролитные бои за Сталинград.

Октябрь 1942 — Завод сельскохозяйственных машин и оборудования расширен и превращен в военный завод. Ванда Потурецкая в больнице.