(Краткая энциклопедия рабочего движения)

Добрый Ян, сын Марцина и Янины, урожденной Кмецик, род. 7.8.1900 г. в Гурниках, рабочий, самоучка, деятель КПП и ППР, после войны ударник социалистического труда, член ПОРП, награжден орденами Знамя труда II и I класса, в 1951 г. — орденом «Строитель Народной Польши». В настоящее время работает электриком. Брат Войцеха Доброго, выдающегося деятеля КПП и ППР.

(Александр Сташевский «Воспоминания о Вацлаве Потурецком»)

(…) При первом же разговоре на руинах гурницкого Замка оказалось, что наши взгляды во многом совпадают. Как мне кажется, мы произвели друг на друга впечатление, не стану отрицать, я был покорен им, покорен тем, что он первый после поражения принялся за конкретную деятельность. Потурецкий был согласен со мной, что надо незамедлительно продолжить борьбу в изменившейся обстановке, приступить к восстановлению на новых общественных принципах основ польской государственности. Между нами не было противоречий относительно участия коммунистов в руководстве подпольем и в управлении страной в будущем, причем их участие будет определяться не численностью коммунистов в стране, а в соответствии с их политическими позициями, в соответствии с действенностью их общественной мысли, способной обеспечить Народной Польше соответствующее место в мире, принадлежащее ей по праву. В тот вечер мы заключили союз. Первой совместной операцией, проводимой силами нескольких человек, было освобождение польских пленных из временного лагеря, расположенного на территории завода сельскохозяйственных машин в Гурийках. Потурецкий быстро организовал группу, в нее вошли солдат нашей дивизии Владислав Цена, коммунистический деятель Ян Добрый, совсем юный выпускник гимназии Леслав Кжижаковский. Эту группу он поручил возглавить мне. Ночью мы проникли в лагерь по старой канализационной трубе со стороны оврага. Я сказал пленным, кто я, несколько человек из младших офицеров узнали меня. Поверили. Вермахтовская охрана ничего не подозревала, к тому же была слаба и недостаточно бдительна. Наши солдаты спускались в трубу, сохраняя полный порядок, а в овраге их принимали люди Потурецкого и небольшими группами выводили в лес. Когда охрана заметила движение в лагере, уже почти шестидесяти солдатам удалось незаметно убежать. Они ждали меня в лесу, переодевшись в добытую нами гражданскую одежду. Беспорядочная стрельба охраны не помешала всем военнопленным покинуть лагерь. Последним уходил я, при помощи Потурецкого добрался до небольшого домпка матери Яна Доброго. Отсюда, после короткой беседы, условившись о связи на будущее, Кжижаковский провел меня к месту сбора. В лесу я обратился к солдатам с речью, повторил слова военной присяги, а затем, переписав адреса, распустил всех по домам. Они должны были явиться по приказу в любое назначенное место. Сам я выехал в Варшаву. (…)

Второй раз я встретился с Вацлавом Потурецким в декабре этого же года, когда приехал в Гурники в связи с создаваемой мною подпольной организацией. Несколько полковых друзей и люди, о которых я пишу в воспоминаниях об отряде «Костюшко», стали ее костяком, мне хотелось, чтобы руководил организацией политический совет, который состоял бы из людей демократических взглядов. С этой целью я решил поговорить с Потурецким.

Я зашел не к нему, а в домик Добрых. Стоял прекрасный морозный день, во всем городе, а особенно на склоне горы, где находились небольшие односемейные дома, царило поистине праздничное настроение, хотя рождество уже прошло. Это было первое рождество в период оккупации, я был полон уверенности и жил надеждами на все самое лучшее. Переходя через сад, я мысленно подбирал слова приветствия, но домик был закрыт на все засовы, забитые досками окна говорили, что Добрый здесь не живет. Выхода не было. Вопреки принципам конспирации я направился прямо на квартиру Потурецкого. И его дома не застал. Жена, Ванда Потурецкая, сказала, что он в букинистическом магазине, делами которого занимается как один из организаторов кооператива. Потурецкая была красивой женщиной, несколько простовата, шатенка с серыми глазами и бледной матовой кожей. Переживания последних недель наложили на нее отпечаток. Дочка после переезда через восточную границу еще болела, лежала в кровати в другой комнате, двери в которую были закрыты, так как только одна эта комната отапливалась. Я сидел в пальто, согреваясь чаем и ведя разговор с Вандой Потурецкой, как со старой знакомой. Она не спросила, кто я и зачем пришел, достаточно, видимо, было назвать имя мужа. Время от времени она выходила к ребенку, и я смог осмотреть комнату. На полу, у холодной печи, лежали планки разрубленного штакетника, в коробке из-под ботинок — несколько кусков угля. Огромное количество книг на двух больших стеллажах, и еще во всех углах тоже пачки книг. На столике у окна я заметил две пишущие машинки, пачки бумаги. Школьная карта Европы висела на стене.

Потурецкий пришел на обед. Мы обнялись как старые друзья.

— Меня теперь зовут Иоахим Браун, — сказал я. — Это на всякий случай. Познакомились во время военных скитаний. Я банковский служащий, на пенсии, из Варшавы. Понял? А ты?

Он не изменил ни фамилии, ни «места жительства», а ведь был офицером запаса и как таковой подлежал обязательной регистрации и периодическим явкам в немецкую комендатуру, чего я избежал, перейдя на нелегальное положение, он же, пренебрегая опасностью, вообще не зарегистрировался. Это было не совсем разумно, но немного импонировало даже такому старому пройдохе, как я.

У Вацлава от жены не было тайн, она была его подругой и соратницей. Я представил им свой план. Я пытался создать в Польше единственную конспиративную организацию, в которую предполагалось привлечь людей тина Потурецкого. Хотя по идее в нее должны были входить в основном военные, мы хотели подчинить ее политическому совету левого направления и таким образом пресечь все притязания сторонников старого порядка. Я отдаю себе отчет в значимости этих слов; другими словами, была идея создать подпольное польское народное государство с сильной военной конспиративной организацией. Вацлав не ответил прямо ни да, ни нет, он произнес передо мной целую речь, говорил о возможностях подготовки социалистической революции. Он анализировал состояние умов и классовых сил в стране, а закончил неожиданным заявлением:

— Твое предложение запоздало. Откровенность за откровенность. Я должен сообщить тебе, что я и мои друзья-единомышленники основали политическую партию нового типа, на принципах коммунизма. Она называется «Союз польской революции». Поэтому мы не можем присоединиться к твоей организации или дать людей в твой политический совет. Мы как раз должны определиться, выработать свою собственную четкую программу. Давай обсудим нашу и вашу.

Он извлек из-за книг два сложенные вчетверо листка машинописного текста и протянул их мне, попросив, чтобы я не торопясь ознакомился с программой. Признаюсь, я был разочарован, мой план провалился. Пытался возражать, говорил, что не время распылять силы на отдельные партии и группы, что сейчас речь должна идти не о социалистической революции, а о независимости. Но его трудно было убедить. По его мнению, война должна кончиться всеобщей победой социалистической революции, так как у Европы просто нет другого выхода из хаоса, войн и страданий трудящихся. Нет возврата к тому, что было. Фашизм уничтожил надежду на возможность существования либерально-буржуазной Европы. Альтернативой голода, страха, войны и террора может быть только социализм, а единственной силой, способной воплотить эту идею, являются коммунисты.

— Ну и новые идеи, — попробовал съязвить я.

— Новые идеи рождаются ежедневно, повсеместно, а не присылаются, как ты думаешь, с московской почтой.

Я говорил также о необходимости диверсионных акций. Потурецкий высказал готовность к сотрудничеству с каждым, кто борется с фашизмом.