— Поехали, — сказал Стокрылый. Черный сонно заморгал. Стокрылый возвышался над ним, как стервятник над падалью, и от него веяло уличным холодом.

— Вы чего, Лео, — буркнул Черный. Он не выспался и чувствовал себя прескверно. Так всегда бывает, если не спал большую часть ночи. Просыпаешься словно пьяный, и кажется, что додумываешь ту самую мысль, которую начал думать, засыпая. Нет ничего хуже, чем проснуться по будильнику и обнаружить, что спал меньше часа — разве что роль будильника будет исполнять старый раздраженный ворон, замаскированный под человека. Заснуть получилось только под утро, всю ночь мерещились какие-то призраки по темным углам. Сначала то был Тим — старый друг, обманутый, изуродованный, засыпанный битыми кирпичами. Тим не был виден, а только чувствовалось, что он тут. Безгласное напоминание о том, что случилось по вине Черного. Черный переворачивался набок, стонал, закрывался одеялом с головой, и тут за плечами тихо возникала Дина. Славная девчонка, вдова, потерявшая мужа, вдова, которую теперь хотел бросить и любовник. Ну, может, не совсем бросить, он действительно собирался вызвать ее в Ирландию… потом, когда обоснуется и заживет спокойно, ирландей всех (то снова был Тим, мертвый и веселый). Может быть, через год. Или через два. Дина не жаловалась, только стояла сзади — он это чувствовал, точно чувствовал — и молчала. Тогда Черный рывком разворачивался, скрипя зубами от боли, и таращился в темноту. В темноте, разумеется, никого не было, и тогда Черный вставал, брел в сортир, глотал на кухне таблетки — обезболивающие, снотворные. Таблетки уснуть не помогали, зато вызывали к жизни сонм причудливых галлюцинаций. Некоторые грезы Черный мог чуть-чуть контролировать — обычное дело при страшном недосыпе, когда вроде бы видишь сон, но понимаешь, что не спишь. Близилось утро, галлюцинации становились все более странными, все более гадкими и подробными. А к утру они почему-то превратились в расцвеченные, яркие воспоминания. Обычные воспоминания, только очень скверные; едкое снадобье снов источало гниль, мертвечину…. Черный будто заново переживал все самое стыдное и гнусное, что с ним случалось в жизни. Это было ужасно, но он ничего не мог поделать, а только лежал в полудреме и вспоминал, вспоминал, вспоминал. Например, как в пять лет ему нравилось…

— Поехали, поехали, — нетерпеливо проговорил Стокрылый и потянул за одеяло. — Тревога. Сценарий поменялся, твой выход — прямо сегодня.

— Это вы о чем? — хмуро спросил Черный.

— О том самом, — ответил Стокрылый раздраженно и вдруг закричал: — Да подымайся же ты, Тотема ради! Саша звонила, сказала — Отдел твой след взял. Они тут с минуты на минуту будут. Ну?

Черный рывком поднялся и принялся одеваться. Натянув джинсы и водолазку, он сунул ноги в тапочки и, не дожидаясь Стокрылого, заковылял к выходу. Отдел взял след… С этого и надо было начинать, ворона щипаная. Сашку, значит, раскололи. Ну, что ж, долго держалась, молодец. Сколько прошло? Недели три, четыре? Около того, пожалуй: у него не было календаря. Черный медленно опустился на пол и стал зашнуровывать ботинки. В последний раз он надевал ботинки, когда бежал из проклятого санатория. Вот и грязь на подошвах осталась, комками сыплется — еще тогда запачкался, пока по лужам бегал. Словно и не было этих трех недель… Хотя нет, ноги порядком зажили. Значит, все-таки немало времени прошло. Теперь, глядишь, и убежать смогу, взаправду, без накачки.

…в пять лет ему нравилось давить ногами лягушек. Поймать и наступить, медленно, и смотреть, как изо рта у лягушки растет кровавый пузырь. Ну и сволочью же я был маленькой, мрачно подумал он. Жалко, что об этом так никто и не узнал — может, если бы тогда выпороли, то сейчас не так тошно было бы…

— Ох, мать твою!! — услышал он голос Стокрылого. Черный удивился: кажется, впервые ворон открыто проявлял при нем эмоции. То есть, раньше эмоции за Стокрылым водились, но были процентов на девяносто актерской игрой, а на десять — просто враньем. Теперь же он был взаправду испуган. Стокрылый попятился в коридор, продолжая глядеть в окно спальни, хотя, кроме серого, затянутого тучами неба, там ничего не было видно.

— Чего такое? — спросил Черный и встал, внимательно прислушиваясь к собственным коленкам. Коленки были недовольны, но бунтовать пока, вроде, не собирались.

— Приехали за тобой, — сказал Стокрылый. — Я сейчас из окна видел. Повезло нам, что окна во двор…

— Где повезло-то, — сказал Черный ошарашено. — Как мы теперь проскочим?

Стокрылый, пыхтя, возился с замком.

— Сейчас… — от натуги лицо его стало гвоздичного цвета. — Может… еще разок повезет… только тихо.

Он отворил дверь и прислушался.

Черный тоже прислушался.

Где-то далеко внизу грохнула дверь. Спустя несколько секунд взвыли моторы лифта. Стокрылый перевел дух.

— Побежали! — велел он.

— По лестнице? — на всякий случай уточнил Черный.

— Нет, по воздуху! — каркнул Стокрылый. — Придется потерпеть, раз уж они такие придурки, что на лифте поехали. Это же удача, шанс один на миллион… — последние слова он договаривал уже на бегу, резво топоча по ступенькам. Черному ничего не оставалось, как последовать за ним. 'Ни хрена не выйдет, — думал он. — Дверь не заперли даже. Сейчас они ворвутся внутрь, увидят сразу, что никого нет, и погонятся за нами…' Черный представил спецназовцев, которые бегут за ним по лестнице, и припустил вдвое быстрей. Колени зверски болели, но пока держались. И — о чудо — за Черным и Стокрылым все еще никто не гнался. Задыхаясь и хрипя, они вывалились во двор. Двор был безлюдным и промозглым.

— А… машина-то ваша… — прорычал Черный. Он согнулся, держась за колени, радуясь мгновенной передышке, но Стокрылый потянул его за рукав:

— За домом, близко, побежали скорее! Думаешь, я у всех на виду брошу…

Пришлось опять бежать. Ноги болели так, что бег Черного по скорости приближался к прогулочному шагу. Черный с размаху наступал в лужи, разбрызгивал грязь, шатался, сопел и постанывал. Стокрылый, видно, понимая, старался бежать медленнее, делал множество мелких шажочков, поминутно оглядывался, сверкая очками. Помощь, однако, не предлагал. Да и какая от него была бы помощь — не на себе же он Черного понес бы…

Спорткар действительно стоял за углом. При появлении Стокрылого автомобиль приветственно вякнул сигнализацией. Хлопнули двери — со стороны водителя, и потом, с большим запозданием, со стороны пассажира. Оказавшись в машине, Черный перестал сдерживаться, схватился за колено и стал вполголоса ругаться страшными словами. Стокрылый не мешал ему: заведя мотор, протирал очки, запотевшие в тепле после утреннего холода…Больно-то как, Тотем. А уж как ковылял враскоряку, стыдоба. Хоть и перед вороной, а все равно стыдно. Так стыдно, кажется, никогда не было. А, нет, вот еще было один раз…

….было один раз, да. Картинка, смазанная, будто смотришь старый телевизор со слабым сигналом. Черный, пятнадцатилетний, стоит в кругу одноклассников, пьет пиво, смеется и рассказывает. Тонька? Да, сладенькая. Было пару раз, потом бросил. Целуется клево. Только уламывать долго. И не страшно Черному, что к новенькой Тоньке он даже не успел ни разу подойти — ведь никто из приятелей тоже с ней еще не знаком, и проверить его слова невозможно…

Стокрылый, выматерившись, рванул с места. На лобовом стекле поползли в стороны жирные капли, придавленные встречным ветром. Занесло влево. Занесло вправо. Тонко заверещали покрышки. Черный схватился за ручку двери и принялся обхлопывать куртку в поисках обезболивающих таблеток. А, да — в нагрудном кармане. Вот они, бриллианты, лучшие друзья девушек. Не забыл-таки. Таблетки были ужасно горькие, и от них немел язык, словно от уколов, какие делают стоматологи. Но это были настоящие бриллианты, и с ними не подружился бы только дурак. Только счастливый дурак, у которого ничего не болит…

— Сейчас заедем ко мне, — говорил Стокрылый, не отрывая взгляда от дороги, и закрутил руль, поворачивая под немыслимым углом, — проведем последний сеанс, соберемся с силами, и вперед. Лекцию я назначил на полдень. Как закончим — сразу в аэропорт.