— Сначала очень занят был, потом — за рулем. Ехать пришлось побыстрее, не до телефона… Ну, прости, а? Как ты? Официант! — в сторону. — Ну, не молчи, рассказывай. Что стряслось? Простишь старую ворону?

Перед Сашей все еще стояла вторая, нетронутая рюмка. Она выпила, закашлялась и сквозь кашель вытолкнула слова:

— На… ачальство спрашивает, почему так… так долго. Черного надо искать.

Она подавила приступ коньячной тошноты и выдохнула, морщась:

— Выгнать обещали.

Стокрылый покивал. Его лицо хранило печальное, рассеянное выражение. Словно узнал, что у его любимой золотой рыбки — плавниковая гниль, и долго рыбка не протянет.

— Сколько ты продержишься? — просто спросил он.

Саша задохнулась. Как же… Ведь он должен был — помочь… Ах, глупая, глупая кошка. Ведь это ты сама решила, что он что-то тебе должен.

— Мне дали срок до конца месяца, — сказала она как можно ровней. — Неделю.

Стокрылый мягко улыбнулся.

— Неделя — это очень много. Знаешь, в России после войны деревни строили всем миром. Если у кого хату разбомбили или сожгли, то со всей округи, кто мог, приходили отстраивать заново. Глину месили ногами, лошадьми. Бабы, дети камыши на крышу резали. Полста человек дом возводили. И как раз за неделю управлялись. А еще через неделю на крышу прилетали аисты, — взгляд его стал мечтательным, — гнездо вить…

Он вдруг протянул руку и провел рукой по ее волосам:

— Успокойся, девочка. Ты нужна мне. Друг познается в беде, а сейчас, похоже, беда совсем рядом. А?

Она закрыла глаза.

— Ле-о, — сказала она трескучим голосом.

— Да, мое сокровище…

— Лео, что мне делать-то?

— Пообещай сначала, что не будешь плакать.

Она кивнула, но Стокрылый, взяв ее лицо в ладони, повторил:

— Обещаешь?

— Обещаю, — сказала Саша, и он отнял руки от ее лица, и улыбнулся. Саша глядела на него и диву давалась: еще секунду назад был другим, нежным, ласковым, а теперь снова мгновенно перевоплотился в бизнесмена. Как это ему удается? Стокрылый снял очки и стал протирать линзы.

— Так, — задумчиво сказал он. — Что тебе делать. Я скажу, что тебе делать. Затаись. Уйди на дно. Скажись больной, сделай вид, что на тебя напали хулиганы. Скажи, что умерла в Клязьме любимая бабушка. Бабушка — это хлеб, кстати: почему-то на бабушкины похороны всегда отпускают, бабушки даже надежнее, чем тетушки… Нет, правда. А сама — на дачу. Малину будешь собирать, или крыжовник — что у тебя на даче есть. Правда, придется нам видеться реже, — он вздохнул, — но это ненадолго. Мне всего-то нужна как раз неделя.

— А потом? — с нажимом спросила Саша. — Что потом будет?

Стокрылый закончил протирать очки и посмотрел сквозь них на свет.

— А потом, — торжественно сказал он, — я тебе позвоню и дам инструкции.

Саша поглядела на него ошеломленно, а он улыбнулся и крикнул:

— Официант! Ну где вы там?

Все было хорошо. Снова — как всегда, как раньше, как обычно. Снова Саше стало легко-легко. Не хотелось больше ничего, кроме как упасть перед Стокрылым на колени, и так остаться навечно… И тогда она незаметно под столом сняла левую туфлю, а потом примерилась, подняла ногу и каблуком правой изо всех сил наступила — на пальцы, на ногти, на живую, мягкую плоть. Боль была такая, что сами собой в кулаки собрались пальцы, затискивая накрахмаленную ресторанную скатерть. Стокрылый удивлено глянул на Сашу, а Саша улыбнулась — вежливо, как самурай со вспоротым животом — и спросила:

— Зачем… тебе… Черный?

— Почему ты на ночь-то не остаешься?

Дина вздохнула. Постель была широкая-широкая, как целая страна. Маленькое государство со своими нравами, обычаями — местные жители очень любят сон и секс, и ненавидят работать. Государство с собственной валютой, единственной в мире валютой, которую надо перед употреблением доставать из упаковки. Кроме того, у нас — кровать-монархия: есть король. И королева. Вообще, кровати и государства во многом похожи. Бывают большие кровати и не очень — двуспальные империи и карликовые диванчики-кушетки. Бывают кровати благополучные, процветающие, плодотворно скрипящие каждую ночь, и кровати, через которые поссорившиеся супруги проводят границу. Бывает даже так, что в кроватях кто-то рождается, обеспечивая прирост населения, или умирает, передавая свою бывшую постель наследнику матраса, узурпатору спинок резного дерева…

— На ночь-то останешься сегодня? — опять спросил Черный, откинув одеяло. — Никогда не остаешься.

Дина качнула головой. Врать легко. Надо только поверить в собственное вранье, и тогда врать — легче, чем говорить правду.

— У меня график, — терпеливо сказала она, — режим. Понимаешь? Встаю в шесть, готовлю диетический завтрак. Думаешь, вот это все просто так дается? — она провела ладонью по бедрам, намеренно круглым жестом огладила плоский живот. — Потом полтора часа до работы, арбайтен по-стахановски. Дважды в неделю — к тебе, на другой конец города. Чтобы от тебя до работы добраться — это вообще два часа с гаком. Вот поеду от тебя ненакрашенная, без завтрака, в грязном белье. Что все скажут?

Черный звонко шлепнул ее по попе:

— Что скажут? Скажут — трахалась Динка всю ночь, счастливая…

Он улыбался, по-кошачьи, во весь рот. Во все клыки. Дина ухмыльнулась, покачала задом, прыгнула ему на грудь, но он был начеку и после короткой борьбы оказался сверху. Она забила ногами, отталкиваясь, чувствуя пятками его пресс — словно из твердой резины — и почти сбросила Черного, но тот увернулся, каким-то необычайно ловким захватом сдавил ей кисть, плечо, шею — все вместе, так что она тихонько завопила от игрушечной боли и покорно вертанулась на живот.

— Ага, — пропыхтел он самодовольно, устраиваясь на ее бедрах.

— Ага, — пискнула она, — были бы у меня когти, ты бы сейчас кишки… ох… собирал… ай…

— Были бы у меня когти, — возразил он, — я бы тебя вообще не спрашивал… А?

— Пусти, дурачок, — сказала она в подушку.

— А вот и не пущу… Пообещай что-нибудь.

Дина раздумывала секунду.

— Ну, например… — начала она.

И тут в замке повернулся ключ.

Черный зашипел и вскочил. 'Приехали', - сказал он. 'Лео?' — спросила Дина — потому что Черный так называл Стокрылого. 'Ну, а кто еще', - откликнулся Черный, натягивая на голое тело джинсы. Дина метнулась к окну: на секунду ей показалось совершенно естественным в этих обстоятельствах лезть обнаженной на стену дома, обвязавшись веревкой. Веревка лежала тут же, дожидаясь своего часа. За последние три недели Дина наловчилась лазать по стенам, и теперь без лишних слов принялась вязать петлю вокруг груди. Веревка вырывалась из пальцев, обжигала кожу. 'Куда? — рявкнул Черный. — Совсем уже? Под кровать, под кровать лезь'. Дина застыла. Кровать была высокой, поистине королевской, кругом до самого пола обшитой резными досками. Между досками и полом оставалось не больше десяти сантиметров. Средних размеров кошка проскользнула бы под кровать с легкостью, но Дина была, скажем, несколько больше средних размеров кошки.

Наружная дверь — цельнометаллический шедевр — с негромким, домашним скрипом распахнулась. На очереди была внутренняя дверь, обычная, из ДСП и досок. 'Давай! — отчаянно зашептал Черный. — Полезай!' Он нагнулся, схватившись за край кровати. Мускулы на спине вздулись, Черный застонал от натуги: 'Быстрее, ну!' Ноги его дрожали. Дина кое-как сбросила недовязанную петлю, кувырнулась в распахнутую деревянную пасть — видно было, сколько там скопилось пыли, мусора — и Черный, сказав: 'Ложись!', опустил кровать на пол.

Под кроватью оказалось просторно. Хватило места, чтобы перевернуться с боку на бок, и можно было даже вытянуть руки, продавив наружу матрас. Дина тут же представила, что она — египетская принцесса, которую похоронили заживо, и что она силится открыть тяжеленную крышку каменного саркофага. Впрочем, ей от этого стало жутко. Отбросив мысли, она стала глядеть в узкую щель над полом. Ноги Черного подошли к веревке: он все еще хромал, хотя ходил без костылей. Конец веревки несколькими пинками отправлен был под батарею.