Только после этого Черный надел тапочки и поднял валявшуюся на полу рубаху.

— Ну, где ты там? — раздался из прихожей голос, который Дина тут же вспомнила (и тут же пожалела, что вспомнила).

— Иду, иду, — ворчливо отозвался Черный. — Поспать не даешь человеку…

Сразу после этого он шепотом выругался, а еще секундой позже матрас над Диной прогнулся и заскрипел. Она сообразила, что вся ее одежда осталась наверху. Черный промял матрас еще в нескольких местах, опять выругался и слез с кровати. Затем прямо в лицо Дине полетели ее скомканные трусики, за ними последовала юбка, блузка и прочее. Последним под кровать влетел ремешок, пряжкой едва не выбив Дине глаз.

— Иду! — еще раз крикнул Черный и захромал прочь из комнаты. Уходя, он задел рукой по двери, но та была тяжелой, из дорогого дерева, и, лениво качнувшись, осталась полуоткрытой — почти как была. Дина слышала удаляющиеся, неровные шаги Черного, слышала приветственные возгласы, даже, кажется, уловила шелест, с которым обменялись рукопожатием Черный и Стокрылый. Потом заговорили негромко, о чем — непонятно. Дина решила одеться. Мало ли что, вдруг потом времени не будет. Под кроватью воздушными комками летала пыль. Черный не утруждал себя уборкой, и пыль в квартире лежала по углам небольшими серыми сугробами. Это печалило Дину, ибо не убирают обычно там, где не собираются надолго задерживаться. Впрочем, утешала она себя, Черный всегда был жутким неряхой. Она кое-как натянула одежду, устроилась посреди пыльных сугробов поудобнее и принялась слушать.

Сначала почти ничего не было слышно. Из соседней комнаты доносились какие-то щелчки, негромкие возгласы, шаги. Потянуло дымом. Дина решила было, что на улице подожгли мусорный бак, но потом сообразила, что это ритуальные палочки. Слишком явственными были ноты сандала и еще каких-то благовоний, хотя в целом запах выходил довольно гадостный. 'Пантеру поставь', - непонятно сказал Черный. Опять щелчки. 'А без этого нельзя?' — спросил Черный очень недовольным голосом. Стокрылый быстро, успокаивающе забормотал. 'Ну, ладно, — проворчал Черный. — Запускай, что ли'. С минуту было тихо. Потом Дина услышала нарастающий гул. Поначалу звук был низким и вибрирующим, затем стал повышаться, одновременно усиливаясь. Будто взлетал реактивный самолет, только маленький. Дине вдруг стало страшно, она почему-то подумала, что в соседней комнате вправду стоит реактивный истребитель, игрушечный, но вместе с тем настоящий. Ей вспомнился старый рассказ Кинга, про то, как человека убили игрушечные солдаты. Гул стал невыносимым. Дина зажала уши, но от этого стало еще хуже, потому что гул загадочным образом усилился. Еще немного, и она бы стала кричать. Но тут она услышала слова. Стокрылый забубнил на каком-то мертвом языке, словно читал не то стихи, не то мантры. Время от времени он громко, четко произносил: 'Пятьдесят два… Пятьдесят два… Пятьдесят два…' Это было так странно, даже смешно, и Дине захотелось смеяться, но в этот момент в соседней комнате зарычала пантера.

В том, что это была именно пантера, Дина не сомневалась. Она, как и многие хинко, любила смотреть передачи про животных и знала, как рычат крупные хищники семейства кошачьих. Сейчас в комнате по соседству была именно пантера — Дина узнала это хриплое 'у-о-оу-р-р', мяуканье, переходящее в рев. Пантера рычала долго, протяжно, и в реве было столько ярости, сколько Дине не приходилось слышать за всю жизнь. Этот звук был сама концентрированная ненависть, злоба в чистом виде. То, что заставляет военных палачей топтать сапогами пленников. То, что движет кулаками пьяных мужей, до смерти забивающих собственных жен. То, что живет в уме футбольного фаната, раздирающего рот противнику. Все это было в реве пантеры, тысячекратно усиленное и помноженное на себя.

— Убить, — забубнил вдруг Стокрылый. — Убить. Убить. Убить…

Дина зажала уши и зажмурилась. Так она пролежала довольно долго, а когда осмелилась, наконец, отнять от ушей ладони, то обнаружила, что все закончилось. Из соседней комнаты доносились только стоны Черного и странные металлические щелчки, в точности повторявшие те, что она слышала в начале.

— Ну, все, — сказал Стокрылый устало. — Через пару дней повторим, потом тренировки начнем. Ты с биноклем упражнялся?

— Не-е, — произнес Черный. Чего в этом возгласе было больше — человечьего голоса или звериного рычания — Дина сказать бы не смогла.

— Напрасно, — сухо заметил Стокрылый. — Значит, упражнения будут под моим руководством.

Черный рыкнул.

— Ладно, — сказал Стокрылый, и Дина услышала его шаги. Шаги удалялись. — Готовься морально и отдыхай. Аб хинк…

— Аб хинк, — слабо откликнулся Черный. Он оставался в комнате.

— Не вставай, — крикнул от двери Стокрылый. — Увидимся!

Проскрежетал короткую песню замок, и в квартире стало тихо. Тишина была долгой, она пахла тяжелым дымом ароматических палочек, тишина давила и пугала, и больше всего хотелось эту тишину сломать: громко сказать что-нибудь, или хлопнуть в ладоши, или просто закричать. Но Дина боялась, что она ошиблась, и Стокрылый еще здесь — притворился, что ушел, а на самом деле затаился и ждет. Когда она выползет из-под кровати, то он, как стервятник налетит на нее и станет душить, а Черный ничем не сможет помешать, потому что Стокрылый превратил Черного в зверя, в пантеру, и посадил на цепь, и теперь Черный только и может, что рычать, а кормить его Стокрылый будет человечиной, он сам сказал — пятьдесят два человека, и первой будет как раз Дина…

— Ты как тут, живая? — спросил Черный над самым ухом. Дина вздрогнула так сильно, что стукнулась затылком об пол. Черный стоял на коленях и, пригнувшись к самому полу, обеспокоенно смотрел на нее.

— Выпусти меня, — велела она.

Он поднял край кровати, на этот раз намного ниже. Дина едва смогла вылезти. Потом Черный с грохотом уронил кровать, окончательно добив тишину. Дина уселась на разворошенные простыни, отряхивая с одежды пыль и паутину.

— Сядь-ка, — сказала она. — Посиди.

Черный повиновался. Только сейчас Дина заметила, что глаза у него ввалились, что он тяжело дышит, и что лицо у него белое, как манная каша. Ей стало его жалко до слез, но слишком многое надо было узнать. Глядя ему в глаза, она спросила:

— Что такое пятьдесят два?

Черный потер шею, зажмурился.

— Не понимаю, — сказал он. — Какие пятьдесят два? Где ты это слышала?

— Так, — сказала Дина. — Не понимаешь, значит… Что это гудело?

— Гудело? — бестолково переспросил Черный. — Ах, это. Сам не знаю, такая, знаешь, хрень паршивая… Послушай, киска, ты вот что… Тебе в это вовсе ни к чему вляпываться.

— Нет уж, Макс, — сказала она, постаравшись, чтобы в голосе звучали твердость и упрек (правда, старания ее пропали даром). — Я уже в это вляпалась. Давай-ка рассказывай, что там у вас происходит. Что этот подлец чертов с тобой делает. Почему такой вой стоит. Я чуть от страха не умерла, — продолжала она, возмущаясь все больше. — Ничего себе 'не вляпывайся'.

Черный молчал.

— И что это за пятьдесят два человека, которых кто-то должен убить, — добавила она.

Черный молчал.

— Почему-то мне кажется, что это ты должен их убить, — закончила Дина.

— И почему это тебе так кажется? — медленно спросил Черный. Он принялся обгрызать заусенец на мизинце.

— А там больше, знаешь ли, никого не было, в комнате, — сказала Дина, дивясь собственной логичности. — Только ты и эта ворона.

— Ворон, — машинально поправил Черный.

— На вкус никакой разницы, — сказала Дина. — Так что там у вас?

Черный вздохнул.

— Не отстанешь ведь, — тоскливо сказал он.

— Не отстану, — согласилась Дина и закинула ногу на ногу.

Черный улегся на постель. Делал он это медленно, в три разделения, морщась — видно, снова заныли ноги.

— Значит, так, — сказал он. — Если коротко, то этот псих… э-э, он собрал вокруг себя секту. Ну, секту — не секту, по его рассказам выходит, что это самые обычные хинко, как мы с тобой. Во-от… Их ровно пятьдесят два человека, и он хочет, чтобы они вроде как… э-э… вернулись. Вот. Аб хинк.