Как далеко он сейчас находился от своего дома и своей планеты? Даже созвездия ночного неба здесь были другими. Он привык к уединению, но здесь правило бал одиночество, проникавшее в самые глубины существа, будившее глубоко скрытые инстинкты. И дрожь, которая не была следствием ночного холода, пробежала по его спине, волосы на голове зашевелились.

Пора было идти. Отбросив сомнения, Брион тщательно укутал Леа в свою куртку. Если подвесить ее к спине, идти будет гораздо легче. Гравий сменился пологими песчаными дюнами, которые, казалось, тянулись в бесконечность. Началось мучительное карабканье на вершину очередной дюны, а затем спуск во тьму, к подножию следующей. При первых проблесках рассвета, с ощущением, что грудь его разрывается, он остановился, чтобы проверить, в какую сторону нужно идти. Глотком воды он прополоскал рот и сел на песок рядом со спящей Леа. Золотые пальцы света бродили по небу, сметая звезды. Величественное зрелище – и Брион замер от восхищения. Это нужно было запомнить на всю жизнь, а он верил, что выживет.

Лучше всего подойдет четверостишие. Достаточно короткое, чтобы запомнить, не требующее большого искусства, чтобы вложить в него все. В «Двадцатых» он был славен четверостишиями. Это будет особенным. Его учитель поэзии, Тэйнд, был бы им доволен.

– Что это вы бормочете? – проснувшись пробормотала Леа, глядя на его орлиный профиль, чернеющий на фоне красного утреннего неба.

– Стихотворение. Тсс… Минуточку.

После напряжения и опасности ночи это стало для Леа последней каплей. Она засмеялась и залилась еще сильнее, увидев, что он нахмурился. Взошедшее солнце осветило горизонт. Стало теплее.

– Брион, – воскликнула Леа. – У вас на горле рана! Вы истечете кровью!

– Нет, – спокойно ответил он, слегка дотронувшись до кровоточащего пореза, шедшего вокруг шеи. – Это рана поверхностная.

Внезапно им овладела депрессия, когда он вспомнил битву и смерть прошлой ночи. Леа не видела его лица: она рылась в медицинской сумке. Ему пришлось пустить в ход пальцы, чтобы массажем убрать с лица гримасу боли, искривившую рот. Как легко он убивал! Троих. Как близко к поверхности даже у цивилизованного человека звериные инстинкты! В бесчисленных схватках он неоднократно принимался проводить этот прием, не думая об убийстве противника. Эти схватки были частью «Двадцатых». Но когда убили друга, он сам стал убийцей. Он верил в святость жизни до первого испытания, когда убивал без колебаний. Ирония заключалась в том, что даже сейчас он не чувствовал за собой ни капли вины. Да, он испытал шок, но не больше.

– Поднимите подбородок, – голос Леа вывел его из оцепенения, девушка размахивала антисептическим средством, найденным в сумке.

Он послушался, и жидкость холодным обжигающим потоком полилась ему на шею. Антибиотики были бы лучше, так как рана почти затянулась, но он решил промолчать. Он нанес немного антибиотика на ее ушиб, и она, взвизгнув, отшатнулась. Потом они проглотили по таблетке.

– Солнце уже начинает жечь, – сказала Леа, сбрасывая с себя верхнюю одежду. – Нам надо побыстрее найти салун с кондиционером или хотя бы холодную пещеру, где можно было бы провести день.

– Что-то не думаю, чтобы она могла здесь где-нибудь быть. Тут кругом только песок. Нужно идти…

– Незачем мне читать лекцию, я сама прекрасно знаю, что нужно идти. Вы серьезны, как клерк «Банка Терры». Расслабьтесь. Сосчитайте до десяти тысяч и начните снова, – Леа говорила и говорила, пытаясь выплеснуть весь свой истерический припадок, таившийся в мозгу.

– У нас нет времени, мы должны идти, – Брион с трудом поднялся на ноги, предварительно связав всю поклажу в узел.

Взглянув на западную часть горизонта, он не обнаружил никаких ориентиров, только дюны. Он помог Леа подняться на ноги.

– Подождите секундочку, куда мы идем?

– В этом направлении. Я надеюсь найти какие-нибудь ориентиры, но их нет. Придется ориентироваться по солнцу. Если нам не удастся дойти засветло, то звезды лучше укажут нам направление.

– И все это на голодный желудок? Как насчет завтрака? Я голодна и хочу пить.

– Еды нет. Воды тоже мало, и она нам потребуется попозже. – Он потряс фляжкой. Когда он ее нашел, она была наполовину пуста.

– А мне она нужна сейчас. У меня рот, как невычищенная пепельница. В горле как бумага…

– Один глоток, – сказал он после некоторого колебания. – Это все, что у нас есть.

Леа проглотила воду с закрытыми глазами. Брион уложил фляжку в узел, даже не притронувшись к воде. Когда они взобрались на гребень первой дюны, оба были покрыты потом.

Пустыня была безжизненна: только они одни упорно двигались под безжалостным солнцем. Впереди них бежали тени, и по мере того, как тени укорачивались, жара усиливалась. Леа и представить себе не могла, что может так припекать. Одежда ее пропиталась потом, ручейки затекали в глаза, мешая смотреть. И она шла, полузакрыв глаза, опираясь на Бриона, который невозмутимо щагал вперед, невзирая на жару и прочие неудобства.

– Сомневаюсь, можно ли есть эти штуки, может быть, в них есть вода? – голос Бриона звучал хрипло.

Леа замигала и посмотрела на кожистые предметы на вершине дюны. Трудно было сказать, растения это или животные. Величиной с человеческую голову, сморщенные, обтянутые серой кожей и усеянные толстыми шипами. Брион толкнул его носком ботинка, и они увидели буроватое круглое дно, как у корнеплода. Предмет покатился вниз и остановился, зарывшись в песок. В момент удара что-то острое высунулось из него, ударило в ботинок Бриона и снова убралось. На прочном пластике ботинка осталась царапина, покрытая пятнами зеленоватой жидкости.

– Должно быть, яд, – Брион провел носком башмака по песку. – Нам не следует здесь задерживаться без достаточно важной причины.

Незадолго до полудня Леа упала. Она хотела подняться, но тело не повиновалось ей. Тонкие подошвы ботинок больше не защищали ее от раскаленного песка, ноги болели. Жар, поднимающийся от горячей земли, усиливал боль. Воздух, который она лихорадочно вдыхала, вливался, как раскаленный металл, иссушая и обжигая. Каждый удар сердца гнал кровь к голове, пока ей не начало казаться, что у нее раскалывается череп. Она почти разделась, несмотря на то, что Брион предупреждал об ожогах. Но спасения от нестерпимой жары все равно не было. Хотя горячий песок жег ей колени и руки, она все равно была не в силах встать. Ее хватило лишь на то, чтобы не упасть совсем. Глаза ее закрылись, и перед ними поплыли бесконечные круги. Брион, тоже полузакрыв глаза, заметил, что она падает. Он поднял ее и понес, как в предыдущую ночь.

Кожа девушки приобрела розовый цвет. Платье было разорвано, и одна грудь, выставленная наружу, поднималась и опускалась в такт дыханию. Вытерев потную ладонь, он дотронулся до ее кожи и ощутил зловещую горячую сухость. Все симптомы теплового удара: сухая обожженная кожа, неровное дыхание. Тело ее совсем перестало бороться с жарой, и его температура быстро поднималась. Он влил часть оставшейся воды девушке в рот, и она судорожно проглотила. Тонкая изорванная одежда служила плохой защитой от палящего солнца. Оставалось только и дальше нести ее на руках.

Наконец на горизонте показался обломок скалы, дающий крошечную тень. Собрав все силы, Брион побрел туда.

Здесь, защищенный от прямых солнечных лучей, песок казался по контрасту холодным. И когда он положил Леа на песок, она открыла глаза. Она хотела извиниться за свою слабость, но иссохшее горло было не в состоянии вытолкнуть ни слова.

Ей казалось, что он раскачивается над ней, как дерево под напором ветра. Но постепенно взгляд и мысли ее прояснились, и она увидела, что он и в самом деле качается. Внезапно Леа поняла, насколько зависит от его силы и выносливости, и теперь эта сила подходит к концу. Мускулы его напрягались и опадали. Он пытался удержаться на ногах. Жилы на шее вздулись, рот был открыт, и этот беззвучный крик был для Леа страшнее самого неистового вопля. Затем его глаза закатились, и она увидела белки глазных яблок. В следующий миг он упал навзничь, как подрубленное дерево.