Ф и з д е й к о. О да! Странно то, что самые дикие истории приключаются с теми, кто больше всего жаждет покоя. И все-таки, все-таки меня постоянно гнетет предчувствие, что кое-что мне еще придется сделать. А может, это только кажется — так, по привычке.

Я н у л ь к а. Знаешь, папа, в тот памятный вечер я застала Магистра плачущим как дитя у смертного одра моей матери. Потом он был ко всему безразличен кроме некоторых моих эротических пропозиций, которыми я опутала его вполне умышленно и хладнокровно. Я все из него вытащила. Он говорил так странно, что мне чудилось, будто я лечу в какую-то маленькую бездонную дырку и смотрю самому Небытию в глаза, лишенные выражения.

У р о д  I. У него бывают минуты страшной сентиментальности, как, впрочем, у всякого настоящего духовного силача и комедианта. Но это отнюдь не так называемые реальные чувства.

У р о д  I I. Янулька, ты должна ему помогать в такие минуты, а не быть чужой и далекой. Холодно люби в нем искру бессознательного: она заводит мотор этого мозга — одержимого самим собою; ведь это чудовище поистине сверхчеловечески проницательно в том, что касается мировой истории.

Я н у л ь к а (печально). Может, я больше его никогда не увижу? Этого я бы тебе не простила, папуля. Единственный странствующий рыцарь на всем мировом горизонте!

У р о д  I. Ты увидишь его, увидишь наверняка — но только в вогнутом зеркале собственной пустоты, это будет проекция в мнимых координатах Дер Ципфеля — точнее, сама мнимая система отсчета.

Ф и з д е й к о. Хоть тут нас не мучайте. Тайна нашего бегства в эту сторожку для меня — форменное проклятье, она меня истерзала до тошноты. Сегодня я, как никогда, хотел бы уверовать в исторический материализм, да не могу — и все тут.

У р о д  I. Вспомни последнюю корону мира, последнюю замкнутую культуру, последнюю мысль на перевале, с которого человечество — ох, прошу прощенья: все равно что — скатится под свою же телегу, ползущую на тормозах с неизмеримой горы небытия.

У р о д  I I. Вспомни — ради воплощения всех эротических мифов в душе твоей бедной Янульки. Вы уникальны, как и он — Магистр. Через Дер Ципфеля он вас найдет и на дне смерти.

Ф и з д е й к о. Сил нету даже на самоубийство. Я изнемог от самого себя так, что впору сдохнуть. И несмотря ни на что чувствую себя юношей, даже способным влюбиться.

Далекий звук рога.

У р о д  I. Это он. Он добрался до нас.

Д е р  Ц и п ф е л ь (вставая). Наконец-то сеанс начнется. Запомните хорошенько: все вы — духи.

Звук рога уже гораздо ближе.

Ф и з д е й к о. Значит, и этого не миновать! Это я-то, который всю жизнь гнушался спиритизмом, я, который, не веря в духов, создал самую идиотскую на свете биологическую теорию астральных тел, — я должен быть духом на сеансе! (Закрывает лицо руками.) Какое унижение!

Я н у л ь к а. Только теперь мы поймем, кто мы на самом деле. Я плохо знаю жизнь, но думаю, можно прожить ее всю, совершенно себя не зная. Разве что выплывет какой-нибудь разоблачающий факт. Если он отыщет нас даже здесь, участь наша ясна. Мы скатимся на дно — как камень, пущенный с горы, скатывается в долину.

Звуки рога за деревьями справа, треск ломаемых веток. Влетает  М а г и с т р, одетый охотником. На плечи его накинут белый плащ, как в I действии. За ним в охотничьих костюмах: ф.  П л а з е в и ц, Г е р ц о г  и  Г е р ц о г и н я  д е  л я  Т р е ф у й  и  Г л и с с а н д е р — далее двенадцать  Б о я р  в тулупах. Все проскакивают налево, никого не видя, и сбиваются в кучу возле двери шалаша.

М а г и с т р (Дер Ципфелю). Готово что ли, распорядитель?

Д е р  Ц и п ф е л ь. Так точно, господин граф. Все как один мертвы. Можем немедленно начинать сеанс.

Вновь прибывшие влезают в шалаш и рассаживаются вокруг огня. Магистр en face в глубине, освещен жаром снизу. Дер Ципфель, стоя к двери внутри, выглядывает и вызывает духов.

Д е р  Ц и п ф е л ь (торжественно). Дух князя Физдейко, явись!

Физдейко встает, как автомат, и шагом загипнотизированного подходит у двери шалаша. Его силуэт темнеет на фоне кроваво полыхающего огня.

Ф и з д е й к о. Я здесь. Это предел унижения. Не поручусь, что я не притворяюсь духом на сеансе. Но то, что должен сказать, я скажу. Меня гнетет убийственная неудовлетворенность собой. Впервые мне хочется быть всем: объять вселенную, обрести абсолютное знание в полноте одиночества. Проклятье пожранных культур душит меня, как упырь. А еще я хочу стать художником всех искусств, хочу сам создать всё, что было и может быть создано в этих искусствах за целую вечность. Я хочу одновременно быть нищим и тем, кто от избытка богатства швыряет ему жалкий золотой. Хочу жить собственными потрохами и сожрать самого себя до последней косточки, а потом вспыхнуть духом всех солнц и туманностей бесконечного аморфного пространства.

М а г и с т р. Через высшее усложнение к почти животной простоте и силе — вот наш принцип. Ты будешь удовлетворен, дух Евгения Физдейко.

Птичий смех Уродов. Физдейко исчезает, т. е. проваливается в люк у двери шалаша.

Д е р  Ц и п ф е л ь. Теперь Янулька. Живее. Флюид истощается.

Янулька, как автомат, становится на место отца, бросив по пути решето.

М а г и с т р. Чего ты хочешь, единственная моя, возлюбленная Янулька?

Я н у л ь к а. Я достойное продолжение своего папаши в женском обличье. Хочу быть святой, неприкосновенной ни для кого, даже для самой себя, и в то же время желаю, чтоб меня растерзали в миллионах объятий незнакомые мерзкие мужики, и пусть они режут друг друга за мое тело. Хочу, чтоб меня посадили на кол и хлестали нагайками озверевшие от вожделения человеко-скоты, и жажду, чтоб небесное лобзанье ангела, подобно дивному цветку, упало в глубочайшую, тихую заводь моей девчоночьей души. Хочу владеть всем миром через страшного тирана, который — лишь дуновенье пурпурно лоснящейся черноты моей воплощенной в нем похоти, вздыбленной кровавым мясом мускулов, лопающихся от избытка силы, — тирана, который был бы тенью сокровеннейшей и беспредметной грезы, расплавленной в Небытии — этом смерзшемся в камень вселенском эфире вымершего вовеки Бытия. Довольно, а то я лопну!

Д е р  Ц и п ф е л ь. Изыди! Впору пожалеть, что я не твой любовник.

Янулька исчезает в люке у двери шалаша.

М а г и с т р (встает и приближается к двери). Какими чудовищно привередливыми они стали, превратившись в духов! Сумею ли я дать им то, чего они ищут — я, абсолютный скептик по части насытимости вообще?

Д е р  Ц и п ф е л ь. А вы тоже станьте духом, господин граф. Для этого есть надежный способ.

М а г и с т р (выходя из шалаша). Какой же?

Д е р  Ц и п ф е л ь (следуя за ним). А вот какой. (Стреляет Магистру в грудь из маленького револьвера; Боярам.) Эй, князья, оттащите-ка труп Магистра за шалаш. Он должен трансформироваться в уединении.

Двое Бояр уносят Магистра за шалаш, затем возвращаются.

Ф.  П л а з е в и ц. Знаете, однако интуиция — чудесная штука: что бы ни взбрело в башку — немедленно исполнить. Против интуиции есть только одно средство — полиция! К счастью, в нашем государстве она еще недостаточно организованна. Конечно, если говорить о жизни, а не о философии. В философии роль полиции выполняет эта проклятая система непротиворечивой формальной логики. (Вонзая короткий охотничий нож Дер Ципфелю в грудь.) Вот тебе за все твое вранье, старый фокусник! Теперь уж я раз навсегда освобожу твоих мнимых духов от влияния этих псевдо-флюидов. Скажи еще спасибо, что перед смертью я не пустил на тебя депрессивные газы, мною открытые и мною же промышленно производимые. (Только теперь Дер Ципфель без единого стона падает и тут же пропадает в люке перед шалашом.) А это еще что? Как в воду канул! (Тем временем из-за шалаша выходит  М а г и с т р, а справа, из-за деревьев — Ф и з д е й к о, опираясь на  Я н у л ь к у.) Ну да ладно. Хорошо, хоть эти живы-здоровы.