Ю л и я. Николай, я тут тебе еды кой-какой собрала. Ей-богу, нынче ночью ты просто лопнешь. Здесь твои любимые пирожки со сливами и бутылка шартреза.

Н и к о л а й (бросив лопату, закрывает топку; машина начинает пыхтеть). Спасибо, Юлечка. (Спускается, берет корзинку, опять поднимается, оставляет корзинку на тендере и спускается снова. Все это проделывает с обезьяньей ловкостью.)

Ю л и я (тем временем). А где же господин Тенгер?

Н и к о л а й. Пошел с женой в буфет выпить кружку пива. Но ты ведь сюда не ради него пришла.

Ю л и я. А может, как раз ради него. Откуда тебе знать, дурачок, вон, ты весь чумазый от угля!

Н и к о л а й (уже спустился). Только не позволяй себе лишнего, а то ведь если меня разозлить...

Слева не спеша приближается  Т е н г е р  с  ж е н о й, одетой скромно, но с большим вкусом. Жена несет корзинку.

Ю л и я. Делай что хочешь. Я тебя не держу. Это ты каждый день грозишься меня убить.

Н и к о л а й. Ох... если б я мог тебе всё рассказать, тогда всё было бы иначе!

Ю л и я. Так расскажи! Я не боюсь.

Н и к о л а й (яростно, вполголоса). Тихо, Тенгеры идут.

Т е н г е р. Сколько атмосфер, Николай?

Н и к о л а й. Шесть с половиной, господин Тенгер.

Т е н г е р. Подкиньте еще.

Николай взбирается на локомотив, подкидывает; пламя бушует.

Сдается мне, пару сегодня потребуется немало — как для шести компаундов. У этой бестии жуткая скорость, когда она разгонится, но совершенно нет силы тяги. А тут еще sleeping-car[55] прицепили. (Другим тоном.) Как хороша нынче госпожа Юлия — просто маленький дьяволенок! Не то дьяволенок, не то блондинка, настоящая дьяблондинка. Ох... все было бы иначе, если б не эта моя машина! Она меня держит в узде. А то бы я взорвался как граната.

Зофья дергает его за рукав.

Да оставь ты меня в покое...

Ю л и я. Уж вы, господин Тенгер, всегда такое скажете...

З о ф ь я. Да он вечно куражится. Но в сущности, безобиден, как муфлон. Не выношу подобной мягкотелости в мужчинах.

Ю л и я. Вы, наверно, шутите.

З о ф ь я. Отнюдь. Вчера я ему изменила с младшим кондуктором Северного экспресса. А он и бровью не повел.

Ю л и я. Кто? Ваш муж? Или младший кондуктор?

Николай, с грохотом захлопнув топку, высовывается из кабины.

Т е н г е р. Глупые шутки! Не слушайте их, Николай.

Н и к о л а й (злобно). Вы мне портите невесту, мадам Зофья. Я же просил не рассказывать ей таких историй.

Ю л и я. Ну и дурак же ты, Николай. Я и так давно испорчена! Уж в чем-в чем, а в этом опыта мне не занимать.

Н и к о л а й (намереваясь спуститься с машины). Молчи, трясогузка проклятая, или я тебя...

Его слова прерывает рожок — слева появляется начальник поезда.

Т е н г е р. В путь! (Целует жену и, издав дикий вопль, наподобие кошачьего мяуканья, вскакивает на локомотив.)

Женщины убегают налево. Николай высовывается наружу.

Включить инжектор! Живей! Семерка на шкале — это...

Вой гудка, приведенного Тенгером в действие, заглушает его слова. Он жмет на регулятор. Из клапанов цилиндра вырывается пар и застилает все. Когда пар рассеивается, декорации уже бегут налево. Слышно громыхание поезда и все более частое пыхтенье паровоза. Исчезают огни вокзала. Проплывают мимо предместья и окрестности города, озаренные луной. Пауза.

Н и к о л а й (глядя на манометр). Семь атмосфер. Похоже, вентиль перегружен.

Т е н г е р (у регулятора). А теперь — сбросим маски! Мы снова на нашем необитаемом острове: Робинзон и Пятница. Сыграем в Робинзона, как когда-то в детстве.

В этот момент еще виден блеск городских огней, потом мимо плывут поля, леса, долины и деревни.

Н и к о л а й. Господин Тенгер, так дальше продолжаться не может! Мы должны поговорить начистоту — раз и навсегда. Опуская другие, более существенные вопросы: скажите, вы что, влюблены в мою невесту?

Т е н г е р (сильней нажав на регулятор). Дорогой Николай, сперва подкиньте уголька, потом поговорим.

Н и к о л а й. Господин Тенгер — трубы!!!

Т е н г е р. А мне что за дело до труб?

Николай подкидывает, пламя бушует.

Вот видите: если захочу, я могу быть простым машинистом, да и вы, как я полагаю, тоже можете быть обыкновенным кочегаром. И  к а к  з н а т ь — б ы т ь  м о ж е т, в а м  э т о  у д а е т с я  л е г ч е, ч е м  м н е.

Движения Тенгера при переключении регулятора утрированны, это бросается в глаза. Локомотив между тем дышит все чаще.

Н и к о л а й. Это еще надо доказать. (Закрывает топку.)

Т е н г е р. То, что вы говорите, интересно, но пока речь не о том. С тех пор как мы на этой машине, все идет неплохо. Отвлечемся от вокзальных проблем, их легко разрешить — мы находимся здесь, на этой стальной бестии и полностью изолированы от внешнего мира. Мчимся в пространстве, осознавая это. Для машиниста, как сказал Ленар, относительности движения не существует. Уж он-то знает, что движется вовсе не пейзаж за окном, поскольку топливо и смазку потребляет не пейзаж. Даже существование блохи противоречит всем законам физики. Потому-то физическая точка зрения на проблему относительности никогда не может быть адекватна реальности!

Н и к о л а й. Господин Тенгер, вы либо уходите от вопроса, либо шутить изволите.

Т е н г е р. Минуточку — дайте подумать. Таким образом, если бы мы вдвоем — хотя я бы лучше чувствовал себя в полном одиночестве, — так вот, если бы мы вдвоем могли смонтировать малую планету или метеор, было бы удобней, чем свернуть шею на рельсах. Ведь куда они в конечном счете нас приведут, оба мы слишком хорошо знаем. Лучше б это был корабль, но я не выношу воды и проблем с нею связанных... Корсарство в нашу эпоху, увы, уже невозможно...

Н и к о л а й (заинтригован). Так вас интересуют не вполне легальные способы извлечения материальной прибыли?

Т е н г е р. Ах нет... У меня это просто так вырвалось. К тому же на корабле невозможно оказаться вдвоем, а лодка — посудина слишком утлая: выхода нет.

Н и к о л а й (глядя на манометр). Восемь с половиной, господин Тенгер, — не многовато ли?

Т е н г е р. Можно догнать и до девяти. Сегодня мне все время зачем-то нужен пар, сам не знаю зачем. С утра перед глазами неясно маячит какой-то проект. Мы должны хоть на миг разорвать привычные обыденные связи. Тогда все само прояснится. Нанесем внезапный удар в точку, где его меньше всего ожидают.

Н и к о л а й. Поразительно — мне тоже с утра лезут в голову какие-то невероятные, странные мысли, но о чем именно — не пойму. Едва только я принялся растапливать эту скотину (шлепает по котлу ладонью), как что-то неясное забрезжило в уме. Но внутренняя тьма по-прежнему застилает мне смысл бытия. Не созерцание, а только действие может все прояснить. До чего же, однако, невелик у нас выбор поступков, из ряда вон выходящих — не считая психических извращений, как вы, господин Тенгер, изволите называть эти вещи.

Т е н г е р. Вот и со мной то же самое. Признаюсь: я люблю Юлию, но при этом люблю и свою жену, вернее — считаю ее сообщницей во всякого рода делишках, о которых сейчас предпочел бы не распространяться. Юлия же для меня — воплощенное очарование женской тайны, несмотря на свою глупость, более того — именно благодаря ей. Но разве на самом-то деле все это так уж важно? Что хорошо здесь, по той же причине может быть вовсе не так уж хорошо там, на относительно неподвижной земле. Но отсюда, с этой бешено разогнавшейся стальной махины, все выглядит иначе. Перенести эту точку зрения туда, в сферу закоснелой неподвижности, и в то же время наблюдать все с локомотива, мчащегося в пространстве! Вот проблема!