К у р о ч к а. Жизнь как таковая! Помнишь теорию своего друга, герцога Невермора? Так называемое творчество в жизни. Ха-ха!
Э д г а р. Убожество этой концепции — причина всех моих несчастий. Десять лет бесплодной борьбы с самим собой. И после этого ты удивляешься, что я не могу решиться даже на такую малость, как убить тебя. Ха-ха! (Ударяет прикладом о землю.)
К у р о ч к а. Я как раз и хочу, чтоб ты наконец совершил нечто великое. Вовсе не так уж мало — убить меня. Позднее ты в этом убедишься.
Э д г а р (иронически). Позднее, позднее. А если я уверюсь, что это всего лишь еще одна ошибка, что величие в том-то и состояло, чтобы сейчас в полном согласии вернуться вместе с тобой домой и поужинать? Ах, эта всеобщая относительность!
К у р о ч к а. Как он глуп. Величие состоит именно в том, что нечто — неповторимо...
Э д г а р. Не позволяй себе лишнего. Прошу тебя, без оскорблений. Это даже в театральных пьесах запрещают, хоть и без особого успеха.
К у р о ч к а. Хорошо, но признай сам: это замкнутый круг. Величественно все, что неповторимо. Только в этом величие смерти, первой любви, потери невинности и так далее. Все, что можно повторить несколько раз, становится из-за этого незначительным.
Сквозь тучи пробиваемся слабый свет луны.
А ты не хочешь совершить ничего неповторимого и при этом жаждешь величия.
Э д г а р (иронически). Величие есть также в мужестве, в самопожертвовании, в страдании ради кого-то, во всяком отречении от своих интересов. Но во всем этом его нет, потому что каждый, кто от чего-то отрекается, находит в собственном величии такое удовольствие, что именно вследствие его становится ничтожен. Каждое произведение искусства есть нечто великое, ибо оно единственно в своем роде. Давай-ка сразу принесем себя в жертву друг другу или начнем вместе выступать в цирке.
К у р о ч к а (иронически). Любое создание также единственно, а значит — величественно. Ты велик, Эдгар, и я тоже. Если ты меня не застрелишь сию же минуту, я буду тебя презирать как последнего слизняка.
Э д г а р. Эх, до чего же мне все это надоело. Я пристрелю тебя как собаку. Ненавижу тебя. Ты воплощение всех моих угрызений совести. Это я мог бы тебя презирать.
К у р о ч к а. Не будем ссориться. Не хочу, чтоб мы расставались со скандалом. Подойди, поцелуй меня в лоб последний раз, а потом стреляй. Мы же все обдумали. Ну, иди.
Эдгар, положив ружье, нерешительно приближается к ней, целует ее в лоб.
А теперь за дело, любимый, не надо больше колебаний.
Э д г а р (возвращается налево, на прежнее место: поднимает ружье). Ну ладно. Кончено. Будь что будет. (Передергивает затвор.)
К у р о ч к а (хлопая в ладоши). Ах, как хорошо!
Курочка застывает, Эдгар изготавливается, долго прицеливается и бьет из обоих стволов дуплетом. Пауза.
К у р о ч к а (продолжая стоять, совершенно не изменившимся голосом). Первый мимо. Второй в сердце.
Э д г а р (молча вытряхивает гильзы из ружья, после чего медленно кладет его на землю и закуривает). Об одном забыл — что я скажу отцу? Пожалуй...
Пока он говорит, из-за холма появляется Т а д з е в темно-синем костюмчике с кружевным воротником и прячется в кринолине Курочки.
К у р о ч к а (стоит). Иди к папе, Тадзе.
Э д г а р (оборачивается, замечает Тадзе, говорит равнодушно). А, снова какой-то сюрприз.
Т а д з е. Папа, папочка! Не сердись!
Э д г а р. Я не сержусь, дитя мое. Хочу только немного передохнуть после всего этого. Но откуда ты здесь взялся?
Т а д з е. Не знаю. Я проснулся от выстрелов. А ты мой папа.
Э д г а р. Можно и так. Знаешь, малыш: мне все равно. Я могу быть даже твоим отцом, хотя и не выношу детей.
Т а д з е. Папа, а ты меня не будешь бить?
Э д г а р (слегка невменяем). Не знаю, не знаю. (Овладев собой.) Видишь ли, тут кое-что произошло... Пока я не могу тебе рассказать. Эта госпожа (показывает на Курочку) в некотором роде... Но зачем я тебе об этом говорю...
Т а д з е. А скажи, во что ты стрелял?
Э д г а р (грозно). Положи сию же минуту!
Тадзе кладет ружье.
Э д г а р (мягче). Я стрелял, ну, как бы тебе сказать — просто...
К у р о ч к а (слабым голосом). Ничего не говори... Уже скоро...
Э д г а р. Да, мой мальчик. Все не так просто, как кажется. Можешь считать меня своим отцом. Но будь осторожен — кем станет твой отец и кто он, это еще вопрос.
Т а д з е. Ты ведь уже старый. Ты должен все знать.
Э д г а р. Не так много, как ты думаешь. (Курочке) Это какой-то кошмар. Я столько должен был тебе сказать, что жизни не хватило бы, а тут вдруг этот сопляк, и последние минуты безнадежно испорчены.
К у р о ч к а (слабеющим голосом). Я умираю. Помни обо всем. Ты должен стать великим хоть в чем-нибудь.
Э д г а р (делает к ней несколько шагов). Великим, великим. Но в чем? В ловле рыбы, в пускании мыльных пузырей?
К у р о ч к а (слабо). Не подходи ко мне. Это конец.
Оседает на холм. Луна сквозь бегущие тучи неровно освещает сцену. Сейчас она светит довольно ярко.
Т а д з е (поднимает ружье). Папа, что с этой госпожой?
Э д г а р (знаками показывает ему, чтоб он вел себя тихо; не отворачиваясь от Курочки). Тихо, подожди.
Молча смотрит на Курочку, та умирает, полулежа на холме и прижав руки к груди. Она тяжело, хрипло дышит. Тучи окончательно затягивают луну. Темно.
Т а д з е. Папочка, я боюсь. Тут страшно!
К у р о ч к а (едва слышно). Иди к нему... Я не хочу...
Умирает. В это время меняются декорации: поле превращается в двор казармы. Сзади вырастает желтая стена четырехэтажного дома. С двух сторон выдвигаются стены. Постепенно загорается слабый свет в окнах фасада и в подворотне внизу. Эдгар подходит к Тадзе и молча его обнимает.
Э д г а р. Ну вот, теперь я один. Могу заняться тобой.
Т а д з е. Я боюсь. Что случилось с этой госпожой?
Э д г а р (отпускает его). Скажу тебе правду: она умерла.
Т а д з е. Умерла — я не знаю, что это значит.
Э д г а р (удивленно). Не знаешь? (Немного раздраженно.) Ну как будто заснула, только уже никогда не проснется.
Т а д з е. Никогда? (Изменившимся тоном.) Никогда. Я обещал, что больше никогда не буду воровать яблоки, но это было по-другому. Никогда — я знаю: это одно и то же без конца. Бесконечно...
Э д г а р (раздраженно). Ну да, это бесконечность — вечность.
Т а д з е. Знаю — Бог бесконечен. Я никогда не мог этого понять. Папа, как я много теперь знаю. Понимаю всё. Только жаль эту госпожу. Я хотел бы ей это сказать.
Э д г а р (наполовину про себя, угрюмо). Я тоже многое хотел бы ей сказать. Гораздо больше, чем ты.
Т а д з е. Папа, скажи правду. Ты что-то недоговариваешь, а это очень важно.
Э д г а р (выйдя из задумчивости). Ты прав. Я должен тебе сказать. Да больше и некому. (С нажимом.) Это я ее убил.
Т а д з е. Убил? Так ты в нее стрелял? Смешно. Ха-ха... Как на охоте.
Э д г а р. Тадзе, Тадзе, не смейся — это страшно.
Т а д з е (серьезно). Совсем не страшно, если все было так, как ты говоришь. Я тоже стрелял по воронам из «флобера». Ты кажешься мне таким большим, папа. Но, вы все до чего похожи на пожирающих друг друга насекомых. Люди как мошки — а Бесконечность голосом тайны их манит к себе.
Э д г а р. Откуда это? Где ты это вычитал?
Т а д з е. Может быть, мне приснилось? У меня бывают такие странные сны. Рассказывай дальше, папа, я все тебе объясню.
Э д г а р (садясь на землю). Видишь ли, вот как это вышло: я должен был чем-то стать, но никогда не знал, чем, то есть кем именно. Мне даже в точности не известно, существую ли я, хотя то, что я ужасно страдаю, безусловно реальность. Эта женщина (указывает назад большим пальцем левой руки) хотела мне помочь и сама попросила меня, чтоб я ее убил. В конце концов мы и так все умрем. Так утешают себя люди в несчастье.
