Мы ехали по реке… Я не хотел, потому что лёд был ещё слишком тонким, но Вероника уверяла, что всё будет в порядке и что мы должны поспешить, а более безопасный переезд займёт ещё два дня. Когда наши сани были на середине реки, лёд под копытами лошадей треснул, и мы полетели в прорубь. Вероника сумела выбраться на берег, а мой капюшон за что-то зацепился. Это было ужасно. Я погружался всё глубже и глубже в ледяную бездну, лицом вверх — а потому я видел наверху над водой размытые лица людей. Я словно оставлял их в другом мире. Собственно, это и был мой первый шаг на пути в другой мир — в Блунквилль. Невыносимый холод сковывал всё моё тело и проникал в разум, смывая все до одной мысли. Я думал только о том, что хочу жить, любой ценой хочу выжить! Но я ничего не мог поделать, я медленно падал в жидкий лёд зимней реки, пока не потерял сознание…
Керин снова замолчал. Виктория, уже сидящая перед ним на полу с головой на его коленях, внимательно смотрела в его глаза.
— Вероника и один из мужчин, которого мы наняли провожатым, Димитр, сумели меня вытащить. Я слишком долго пробыл под водой и обморозил ноги. Мы вернулись в Хаузов; Вероника никуда не поехала и осталась со мной. Потом мы узнали, что Робина убили. Когда мне стало лучше, я решил вернуться в Лондон, а Вероника отправилась дальше, чтобы узнать, что произошло и найти преступников. Я не стал её отговаривать, а она, чувствуя вину, не стала просить меня поехать с ней.
Керин вдруг снова прервался, посмотрел на Викторию и неожиданно спросил:
— Ты думаешь, Виктория, что я трус?
— Нет, что ты! — Виктория поднялась с колен и села рядом с ним. — Я так не думаю. Все люди чего-то боятся. Страх — это нормально…
— Я тоже так думал, — сказал Керин. — Я убеждал себя, что бояться смерти — это нормально. Я говорил себе, что жизнь слишком хороша и что ей не должен наступить конец. После путешествия на Север это превратилось в навязчивую идею. Думаю, толчком послужило именно моё падение в ледяную реку, но, несомненно, подобный страх преследовал меня всю мою жизнь. Возможно, это началось в тот день, когда мы под сотнями стрел бежали из Саланжа. Или когда покидали Лас Палатос, в котором живых людей было на треть меньше, чем мёртвых. Или когда я страдал от тропической лихорадки посреди моря и каждый день считал последний. Не знаю… Но именно после падения я очень твёрдо осознал, как хрупка человеческая жизнь. И ещё — что я не хочу её терять.
— Рано или поздно… — начала было Виктория, но Керин перебил её:
— Да, рано или поздно всё равно бы пришлось, но тогда мне не было ещё сорока, а это казалось слишком рано. Во всех своих несчастьях я почему-то обвинил Веронику. Я не захотел больше никогда её видеть, потому что знал, что рядом с ней мне грозит опасность. Я продал таверну и уехал в Милославию, где поселился в небольшом городе и занялся торговлей.
— Ты даже не попрощался с ней? — удивилась Виктория.
— Нет. Я не люблю прощаться. Когда прощаются, это значит, что вы никогда больше не увидитесь, а если не делать этого, то ещё остаётся надежда. Я всё-таки любил Веронику и хотел верить, что расстался с ней не навсегда. Хотя я прекрасно знал, что сам себя обманываю.
После этих слов над молодыми людьми повисло молчание. Они сидели на балконе, там самом, с которого Виктория некогда впервые смотрела на Блунквилльский замок. Теперь балкон был больше, а чудесная долина, на которую открывался с него вид, была во власти осени. Вялая пожелтевшая трава сгибалась к земле под порывами злого ветра. Поверхность озера, на которой маленькими корабликами плавали сотни жёлтых и красных листьев, то и дело покрывалась рябью мелкого колючего дождя. Дымные тучи, вязкие и угрюмые, висели так низко, что иногда закрывали собой обзор с балкона.
По ту сторону стеклянной двери, в зале с зеркальным полом, тоже царили пустота и уныние. Приём окончился, гости разошлись, золотые солнца-фонарики потухли. В зале снова сгустился мрак и повисла тишина.
— Так значит, ты её больше никогда не видел? — спросила, наконец, Виктория.
— Никогда, — вздохнул Керин. — Торговля не принесла мне удачи. Так получилось, что я стал владельцем "Золотой лавки Брауберга", где за пятнадцать лет сколотил приличное состояние. Но моё богатство сделало мою жизнь ещё более опасной. Кроме конкурентов и грабителей, я боялся, что слава о моих драгоценностях дойдёт до Великой Англиканской республики и Вероника найдёт меня. Я продал лавку и поселился в преддверии гор Ксабхат в маленькой хижине. У меня были собаки, чтобы отгонять воров и диких животных. Нечастые путешественники, останавливающиеся на ночлег в моём доме, помогали мне утолять жажду общения. Но несомненно я всё же чувствовал себя одиноким. Да, я желал вернуться, я мечтал снова быть счастливым, но… Я боялся. Только в этом маленьком домике посреди рощи в нескольких километрах от начала хребта Ксабхат, в окружении только лишь спокойной природы и в компании стаи привязанных ко мне псов, я чувствовал себя в безопасности. Я каждый день вспоминал о Веронике, о матери, о сестре и брате, но чем дольше я жил отшельником, тем сильнее боялся другой жизни, той, которая могла привести к смерти. Поэтому я не мог ничего изменить.
Годы шли, и я старел. Я понимал, что всё равно умру, но не мог свыкнуться с этой мыслью. Постепенно страх перед смертью вытеснил всё остальное из моего сердца и разума. Я точно знал, что окажись рядом Вероника, я, не задумываясь, предал был её за свою вечную жизнь. Но её рядом не было и я никогда больше о неё не слышал. Я много лет жил в совершенном одиночестве и постоянном страхе, пока однажды…
— Что? — быстро спросила Виктория.
— Пока не оказался в очень странном месте, где таинственный человек предложил мне исполнить мечту, по которой никто в мере не страдал так, как я. Он сказал мне, что я могу жить вечно, и я сразу же ответил ему согласием. Я узнал, что кто-то уже работал на графа до меня, но этот человек не пожелал мне открыться. Граф сказал, что его предыдущий раб покинул Блунквилль с улыбкой, мечтая начать новую жизнь и новой душой исправить старые ошибки.
— Ты так и не узнал, кто это был? — поинтересовалась Виктория.
— Нет, — проговорил Керин. — Это так и осталось для меня загадкой. Но на самом деле, я и не хочу этого знать. Ещё один несчастный, потерявший себя…
— Керин!
Виктория рывком поднялась на ноги. Её небесные глаза искрились, лицо выражало невыносимое страдание. Юноша видел, что она кусает губы, чтобы не разрыдаться.
— В чём дело? — не понял он.
— Ну, Керин, это же я… Я виновата! — с болью в голосе вымолвила Виктория. — Если бы не Вероника, если бы не она… Тогда ты был бы счастлив…
Керин покачал головой.
— Я мог быть бы счастлив, но сам разрушил свою жизнь, сделав её пустой и никчёмной. Я не знал, что жизнь — это не просто существование в мире, ради себя и ради, собственно, существования, но существование ради кого-то другого. Я не смог вовремя осознать, что целью моего существования была именно Вероника. Именно ты, Тора!
По лицу девушки заструились призрачные ручейки слёз.
— Нет… Нет… Если бы она любила тебя…
— Вероника любила меня, но делала это по-особому, так, как могла только она, — совершенно искренне, с печальной, но светлой улыбкой ответил Керин. — Она не хотела дарить мне только лишь любовь, она хотела подарить мне весь мир. Но я тогда не понимал этого, потому что был всего лишь человеком. Правда, она тоже была всего лишь человеком и она не знала, что целым миром для меня была она одна.
— О, Керин!
И Виктория бросилась в его объятия и заплакала так тоскливо, так отчаянно, что на Блунквилль, внимая её боли, пала беспроглядная ночь. Балкон, где они сидели, погрузился во тьму, и все звуки исчезли, только эхом разносился по коридору горький, безнадёжный плачь юной девушки.
— Я не могу уйти! Я не могу с тобой попрощаться! — всхлипывала девушка. — Я не могу допустить, чтобы ты и дальше страдал здесь один…
— Мы и не будем прощаться, — раздался в темноте голос Керина. — Потому что… Ты знаешь почему! — он поднял её и притянул к себе. — Я потерял свою жизнь, боясь остаться со своей любовью. А ты хочешь потерять, как раз потому что не боишься этого. Это неправильно и я не достоин такой жертвы. У меня нет будущего, но я буду жить через твоё, и осознание того, что ты счастлива, подарит мне много светлых минут даже в блунквилльской тьме. Ты слышишь меня, Виктория?
