Милуша быстро прошла в дом и увела с собой растерянного Якима. Иван бестолково засуетился, стал снимать зачем-то шкуры с развилков и все о чем-то спрашивал Петра. А Петр, не слушая его, стоял в оцепенении.

Румянец сошел у него с лица. Вишневые губы скривились. Наконец, решившись на что-то, он двинулся к конюшне. В это время во двор вскакало четверо незнакомых вооруженных всадников.

— Эй, молодцы, где хозяин? — странно резким, павлиньим голосом крикнул передовой, осаживая перед красным крыльцом страшного пегого жеребца. — Да это, никак, ты, Петряйка? Вот куда схоронился, мил дружок! А батюшка тебя спрашивал, да как серчал! А это чей? Кучков сын? Ну-тка, парень, зови отца.

Все было странно в приезжем витязе: никогда не виданная Параней высокая желтая кругловерхая шапка с бобровой оторочкой, густо зашитый серебром и золотом темно-малиновый плащ, который закрывал всю левую сторону его непомерно длинного тела со вздернутыми плечами, и неестественно маленькая голова, заносчиво откинутая назад и вбок. Он казался еще молод, немного старше Параниных братьев, — лет тридцати с небольшим. Острый клинышек бородки был светлее скуластого худого лица с крупными, преувеличенно мужескими чертами.

Параня так загляделась на него, что не заметила, как толкнула рукой раздвижную оконницу. Слюда блеснула на солнце, и взгляд девичьих глаз поник под пристальным взглядом других, таких голубых, что зрачка в них было не видать.

Она не догадалась, что это суздальский княжич Андрей, Юрьев сын, Мономахов внук.

Но сразу поняла, что в дом вступила гибель.

Юрий налез на Кучковы слободы попутно.

Он шел большим походом на Козельск — выручать своего нового союзника, северского князя Святослава.[13] За ним лесными дорогами, растянувшись версты на четыре, скрипя колесами обозных телег, двигалась без малого вся его сила: не одна княжеская конная дружина, а и все пешие городовые полки — ростовцы, суздальцы, владимирцы, ярославцы и белозерцы. Зотик не ошибся: рать была и впрямь великая.

Беда грозила не только союзнику, но и самому Долгорукому. По наущению Юрьева племянника, нового киевского князя, в соседней, Северской земле творился неистовый военный грабеж: пылали жилые дворы и хлебные клади, тысячеголовые княжеские табуны угонялись в Киев. Южный край Суздальской волости, еще не укрепленный городами, самый уязвимый, был в явной опасности.

О дальнем Кучковом селе Юрий наслышался довольно. Дань, приходившая оттуда, была хороша, но самая исправность данника казалась подозрительной и давно уже наводила Юрия на мысль, что из москворецкого владельца можно бы выколотить и больше. Выступая из Суздаля в поход, он решил непременно к нему наведаться.

Подъезжая к Кучкову селу тою же дорогой, как некогда его отец, Юрий, подобно Мономаху, еще издали углядел возвышавшийся над всей окрестностью сосновый холм. Сына Андрея он отрядил вперед на боярский двор, а младшему сыну, Ивану, наказал дожидаться, пока подтянутся все полки и обозы, и велел расположить их станом на полях. Сам он тоже несколько позадержался, чтобы для большей внушительности нарядиться в боевой доспех, пока Андрей приготовит ему почетную встречу.

В Кучкову усадьбу он вступил торжественно, в сопровождении малой дружины, и прежде всего, ни на кого не глядя, проехал на самый край холма, к обрыву. Ему хотелось до разговора с боярином обозреть оттуда его села и слободы.

После всех подошел белозерский полк.

Князь Иван Юрьевич разместил его в том краю поля, где Кучкова челядь с утра молотила рожь.

Солому и жито белозерцы расхватали мигом, а людей отпустили домой. Взяв цепы на плечо, перестукиваясь их вислыми вальками, молотильщики всей артелью поплелись к усадьбе.

Боярский двор был окружен княжескими людьми. Кучковых челядников едва пропустили с задов. Однако же тощему холопу Истоме и его другу Третьяку удалось, отделясь от товарищей, проскользнуть между сараями и незаметно залечь в густых лопухах, откуда видно и слышно было все, что творится перед боярскими хоромами.

На Кучковом красном дворе чужих людей набилась целая толпа. Ближе к крыльцу держались княжеские дружинники — бояре. Их легко было отличить от других по долгополой одежде да по мечам, которыми все они были опоясаны. Младшие княжеские слуги, короткополые и без мечей, были вооружены кто копьем, кто луком, кто боевым топором.

На крыльце, где всего два дня назад отдыхал после бани сам Кучко, сидел теперь Юрий.

Сверкающая водяной рябью кольчуга обтягивала его огромное тело. Большое бледное лицо с орлиным, чуть кривоватым носом было совершенно неподвижно.

Около него, вздернув узкие плечи, вытянулся княжич Андрей. Он был на голову выше всех.

Перед Юрием стояли оба Кучкова сына, Милуша, Дарьица с Липой на руках, Петр и только что приведенная с поля боярыня.

— Глянь-ка, — шепнул Истома, — сама-то еле жива от страху.

— Все хороши, — ответил Третьяк, — и у парней ноги трясутся.

— Одной Милушеньке все нипочем.

— Ей что! На огне не горит, в воде не тонет.

Оба примолкли, услышав глухой голос Юрия:

— Как же ты, жена, не ведаешь, где муж?

Боярыня упала на колени и перекрестилась широким крестом:

— Вот те крест, княже: не ведаю!

— А и правда, где он? — спросил тихонько Истома.

— Чай, недалече, — буркнул Третьяк.

Опять глухо, как из бочки, раздался голос Юрия:

— Что мне твой крест! Сыновья другое врут: их послушать, так выходит, будто отлучился за тридевять земель. А она, — княжеский палец с золотым перстнем ткнул в сторону Милуши, — а она толкует, что дома.

— Не ждет баба спроса: сама все скажет, — усмехнулся Третьяк.

— Чего не знат, и то скажет, — отозвался Истома.

— Обыщи, княже, хоромы, обыщи двор! — всхлипывала боярыня, не вставая с колен.

— Не учи рыбу плавать! — оборвал ее князь. — Ищем.

Он замолчал, сощурив узкие глаза. Потом снова заговорил:

— Знал бы я, что эдак своего князя встречать будете, так я бы вперед себя тиунов послал, чтоб ваши села огнем пожгли, чтоб мечом вас посекли, чтоб конским хвостом пепел размели.

Боярыня, громко рыдая, бухнула головой Юрию в ноги.

— Сделай милость, княже! — заикнулся Яким Кучкович. — Взойди в избу, оттрапезуй, не побрезгай нашим хлебом-солью!

— Сделай милость! — вяло подтянул Иван.

Юрий презрительно усмехнулся, оттянув вниз углы большого рта:

— Того не бывало и не будет, чтоб князья к хоронякам да к бегунам в гости хаживали.

— Видать, не голодный, — шепнул Истома.

— Чай, не молотил, — ответил Третьяк.

В тяжелой тишине, воцарившейся после Юрьевой речи, серебряным колокольчиком прозвенел вдруг тонкий голосок Милуши.

— Чтой-то сорока так рассокоталася? — по-детски удивленно вымолвила она нараспев.

При этих словах годовалая Липанька, до тех пор спокойно переводившая глазенки с одного на другого, вдруг охватила руками шею матери, прижалась к ней щекой и разразилась такими отчаянными воплями, что старуха боярыня воспрянула с земли, всплеснула ладонями и уставилась на внучку с ужасом.

Князь, скосив прищуренные глаза, глядел на подгорный островок пронзительно желтого березового леса, над которым в самом деле сокотала кем-то вспугнутая сорока.

— Пошарь в острову, — приказал он негромко, полуобернувшись к Андрею.