— Похоже, — усмехнулась медсестра, — она любит вас больше, чем родную мать… Теперь все пойдет легче, — добавила она, повернувшись к Фумико, — главное, начало положено.

Однако следующий раз оказался нисколько не легче. Девочка сосала всего несколько секунд, потом выплюнула сосок и зашлась в крике.

— Да что с ней такое? — в гневе воскликнула Фумико.

Ребенок заплакал еще сильнее. Новые попытки ни к чему не привели.

— Продолжайте стараться, — сказала медсестра. — У вас много молока, девочка должна приучиться сосать.

Когда молодая мать и близнецы прибыли домой из больницы, ничего не изменилось. Мальчик хорошо кушал и крепко спал. Девочка редко оставалась спокойной и решительно отвергала материнскую грудь. Однажды матушка Имаи, не выдержав, поднялась по лестнице в спальню и забрала ребенка к себе в постель. С тех пор так и повелось. Бабушка всегда была рядом с несчастной малышкой, утешала ее, баюкала, давала бутылочку. Однажды девочка во время очередной попытки ее накормить случайно нашла грудь бабушки и попыталась сосать прямо через тонкую ткань кимоно.

Матушка Имаи горько расплакалась.

— Бедная ты моя, бедная! У меня же нет молока. Твоя бабушка тебя очень любит, но никогда не сможет дать того, что тебе больше всего нужно!

В июле Токио превратился в гигантскую сауну. Красотки из офисов щеголяли в открытых платьицах из хлопка и носили в сумочках изящные веера. Мужчины, перекинув пиджак через плечо и ослабив узел галстука, то и дело утирали лоб белоснежными носовыми платками. Крыши отелей, украшенные цветными фонариками, превратились в открытые рестораны, где из динамиков лилась гавайская музыка, а измученные горожане могли выпить холодного пива, закусить и вдохнуть глоток-другой свежего воздуха. Повсюду, куда ни глянь, крутились вентиляторы всех форм и размеров, а люди вместо «Здравствуйте!» восклицали: «Ну и жара!»

Прогретая солнцем земля Ниигаты щедро отвечала на заботливый уход. Птицы суетились, ухаживая за потомством, за исключением кукушек, которые уже осуществили свои коварные планы и теперь беззаботно порхали над верхушками сосен, оглашая окрестности легкомысленными криками. В жаркий полдень крестьянин в поле разгибал спину, прислушиваясь к сладким напевам японского дрозда. По ночам люди сидели у открытых окон, обмахиваясь веерами, а потом засыпали под разрозненный хор лягушек, доносившийся с залитых водой рисовых полей.

В девять вечера монах Тэйсин ударил в храмовый колокол. Протяжные одинокие звуки далеко разносились в теплом ночном воздухе. Проникая через окно в гостиную, они смешивались с ароматом белых лилий, которые Кэйко несколько лет назад нашла в горах и пересадила к себе на клумбу. Супруги Итимура недавно приняли ванну и теперь, надев легкие хлопчатобумажные кимоно, отдыхали, попивая холодный ячменный чай мугитя. Среди лета в каждом холодильнике в Японии стояла бутылка из-под виски, наполненная этим полезным напитком.

— Хочу тебе что-то показать. — Кэйко протянула мужу фотографию и два листа бумаги с текстом.

Доктор Итимура надел очки и придвинулся поближе к горящей лампе. С фотографии смотрело приятное лицо молодой женщины.

— Кто это? — Он озадаченно наморщил лоб. — Знакомая?

— Нет, просто хочу узнать твое мнение. Почитай, вот тут про нее написано. Тридцать пять лет, здоровая, замужем не была. Отец крестьянин, недавно умер. Говорят, и характер добрый. Мне кажется, Тэйсин-сан был бы счастлив с такой женой.

Доктор пробежал глазами листки, снова взглянул на портрет и неопределенно хмыкнул.

— Ну, как? — спросила Кэйко. — Что ты думаешь?

Муж бросил бумагу на стол и устало зевнул.

— Какая разница, что я думаю… А что думает Тэйсин-сан?

— Я ему еще не показывала, завтра собираюсь.

— А соо! — Доктор снова повернулся к окну.

— Аната… — в ласковом обращении жены прозвучала нотка досады, — ты хоть скажи что-нибудь.

— Какой смысл, Кэйко? Что бы я ни сказал, ты же в любом случае понесешь фотографию в храм.

— Может быть, но мне все равно нужно знать, что ты думаешь.

— Я думаю, что Тэйсин-сан получит от всего этого массу беспокойства. Думаю, что он сам лучше нас разберется со своей личной жизнью, а еще думаю, что хочу спать. — Доктор Итимура встал и вышел из комнаты.

— Аната! — надулась Кэйко. — Ничего эти мужчины не понимают!

Какая бы жара ни стояла, Сатико всегда выглядела свежей и беззаботной в своем светлом льняном платье и с минимумом косметики, но этим летом она чувствовала, что находится на пределе. После весеннего благотворительного бала платье от Сатико Кимуры стало предметом мечтаний самых богатых женщин Токио. Им требовались наряды к осеннему сезону, и каждая хотела, чтобы хозяйка модного дома занималась ею лично. Для Сатико выход на таких клиентов означал мощный рывок в карьере, и упускать свой шанс она, разумеется, не собиралась. Поэтому работать приходилось много, очень много. Дома у нее хватало сил лишь для того, чтобы лечь в постель, причем в одиночестве. В результате нервы расшатались настолько, что Сатико едва не начала снова грызть ногти. Красивые руки надо беречь, решила она и сняла телефонную трубку.

За воскресным завтраком с круассанами, который давно стал ритуалом, Мисако рассказала неприятный сон.

— Мне казалось, что в моей спальне Хидео, а потом я проснулась и услышала, как открывается входная дверь. Твой партнер снова появился или это уже другой?

— Скажем лучше, таинственный незнакомец, — усмехнулась Сатико. — Я и так достаточно нервничаю на работе, чтобы лишать себя еще и маленьких удовольствий.

— Тебе действительно так уж необходим регулярный секс? — Мисако опустила глаза, думая про свою жизнь, полностью лишенную «маленьких удовольствий».

— Я тоже человек, в конце концов, — хмыкнула подруга.

Мисако густо покраснела.

— Извини, я снова задаю личные вопросы. Сама не понимаю, откуда такое любопытство.

— Да, что-то ты сегодня с утра сама не своя. — Сатико встала и сладко потянулась. — Ну что, если допрос окончен, — добавила она, зевнув, — пойду, пожалуй, одеваться.

Мисако сложила руки на груди и спросила, глядя в пол:

— Ты знаешь, после Хидео у меня совсем никого не было.

— А с ним нормально было? — заинтересовалась подруга.

— Вначале просто чудесно… После любви мы еще долго лежали, обнимались и мечтали о хорошем доме, о детях.

Сатико вздохнула.

— Нечего сказать, замечательный дом — со свекровью, которая подслушивает под дверью спальни. Впрочем, думаю, ее уже перевоспитали. Такие, как Фумико, знают, чего хотят. Небось, турнула старуху куда-нибудь на кухню.

— Да что ты, разве можно! — воскликнула Мисако, потрясенная такой идеей.

— Судя по тому, что ты рассказывала, эта особа твою бывшую свекровь с кашей съест. — Сатико залилась смехом. — Ставлю обед в хорошем ресторане, что бабушка у них давно уже спит под лестницей.

Предлагая пари, она не слишком рисковала: ночью в постели Хидео был весьма словоохотлив.

— Да как теперь узнаешь… — Мисако закусила губу.

— Если захочешь узнать, узнаешь. Узнала же ты, кто любовница Хидео, — не могу только понять как.

— Просто повезло, — пожала плечами Мисако.

— Может, еще повезет, — бросила Сатико через плечо, исчезая в спальне.

Сегодня утром ей не хотелось долго разговаривать с подругой. Мисако с ее необычайной проницательностью могла уловить малейший промах.

Тем не менее Сатико и не думала рвать с новым любовником. От восхитительных ночных игр в теле до сих пор ощущалось приятное покалывание. Лучше всего то, что Хидео будет молчать как рыба, иначе он слишком многое может потерять. Так осторожничает… вчера даже пришлось соврать ему, что Мисако не будет дома. А как заводит, когда его бывшая женушка спит за стенкой и ни о чем не подозревает! Пусть так и будет.

Днем Мисако решила воспользоваться хорошей погодой и как следует прогуляться, а заодно наведаться в свою бывшую округу, чтобы сделать прическу. В открытом платье без рукавов и в сандалиях она вышла из автобуса возле станции Сибуя. Хорошо знакомые переулки вызывали приятное ощущение. Дом Имаи был совсем близко, сердце забилось чаще. Что, если она столкнется лицом к лицу с бывшим мужем или свекровью? Или с Фумико… Что им сказать? Она попыталась представить, как повела бы себя Сатико в такой ситуации. Наверное, не стала бы и здороваться. Город один для всех, и причесываться каждый может где хочет. Подумав так, Мисако немного осмелела, хотя знала, что никогда не сможет вести себя грубо с госпожой Имаи.