За раздвижными дверями из матового стекла, которые вели в женское отделение, лысоватый старичок принял у нее двести иен, кивнул и вернулся к основному занятию: приглядывать за порядком через низкую стеклянную перегородку.

Разувшись, Мисако зашла в раздевалку, где, сняв одежду, аккуратно сложила ее в плетеную корзинку. Потом, прикрываясь полотенцем, отодвинула еще одну стеклянную дверь и шагнула в жаркое, наполненное паром пространство. Там она, не обращая внимания на других женщин, присела на корточки перед кранами с горячей и холодной водой и стала наполнять тазик. У соседних кранов женщина усердно терла спину девочке, сидевшей на низкой скамеечке. Из-за выложенной кафелем перегородки доносились голоса мужчин.

Дважды намылившись и несколько раз окатившись водой из тазика, Мисако с наслаждением опустилась в огромную, прямоугольной формы ванну, где уже сидела пожилая женщина. Обжигающе горячая вода покрыла плечи, кожа мгновенно приобрела цвет вареной креветки. Стоически вытерпев несколько секунд боли, Мисако затем почувствовала, как усталые мышцы расслабляются, а шея и плечи, до сих пор будто стянутые грубой веревкой, отдают накопленное за день напряжение, вбирая в себя целительный жар.

Глубоко вдохнув раскаленный воздух, она вдруг ощутила аромат мужского шампуня. Сердце часто забилось. Точно таким же шампунем, «Ками-но-мото», пользовался Хидео, и в ванной комнате в доме Имаи всегда стоял этот запах. Закрыв глаза, Мисако оживила в памяти картинку: Хидео стоит обнаженный перед зеркалом и расчесывает свои густые черные волосы. Она напряглась, упершись спиной в край ванны, надеясь, что горячая вода поможет унять сердечную боль. Потом тихо, очень тихо принялась напевать песенку «Битлз» про «вчера».

Домой она шла не торопясь, под уютный стук деревянных сандалий. Ночной привратник, впуская ее, лишь усмехнулся чудачеству молодой особы: жильцы современного многоквартирного дома не имеют обыкновения ходить в общественную баню для простонародья. Хозяйка квартиры, однако, оказала подруге менее радушный прием. Сатико с рассерженным видом стояла в гостиной, упершись руками в бедра, — эту позу она когда-то переняла, насмотревшись фотографий своего главного божества, Коко Шанель.

— Где ты была? — сурово поинтересовалась она. — Я так волновалась! Когда узнала, что тебе плохо, тут же бросилась домой. Теперь вот жду целый час…

— Извини. — Мисако опустила глаза. — Я была в бане.

— Вижу, не слепая. Ходишь как на курорте, у нас тут так не принято. В квартире есть ванная и душ.

Оставив в прихожей сандалии и сумку с туфлями и красным костюмом, Мисако вошла в гостиную, снимая на ходу теплый платок.

— Я японка, — твердо сказала она, — и не стыжусь ходить в общую баню…

— Но я совсем другое имела в виду, — запротестовала Сатико.

— Кроме того, — продолжала Мисако, — мне не нравятся иностранные бары, я не умею петь про дроздов и не хочу орать во весь голос «С Новым годом!». А больше всего я не хочу целоваться с пьяными американцами!

— Да что с тобой? — Пораженная непривычным тоном подруги, Сатико принялась оправдываться. — Немного новых впечатлений, только и всего. Мне это все тоже не слишком нравится, и я не собиралась оставаться долго, хотела просто поговорить кое с кем о делах, а потом пойти с тобой в храм Мэйдзи.

— Тогда почему ты мне не сказала? — Мисако опустила голову, по щекам побежали слезы.

Сатико, помрачнев, опустилась на белый ковер, сев на колени по-японски. Прикрыв лицо рукой, она долго молчала, потом заговорила:

— Прости меня, Тиби-тян… Я слишком долго жила одна и отвыкла делиться своими планами. Мне всего лишь хотелось, чтобы этот Новый год тебе запомнился.

Мисако села на колени напротив нее и поклонилась.

— И ты меня прости.

— Ладно, теперь уж ничего не поделаешь, — вздохнула Сатико, слегка пожав плечами на французский манер.

— Ничего не поделаешь, — эхом отозвалась Мисако.

Так закончилась их первая после детства размолвка. Перед тем как пожелать друг другу спокойной ночи, они поклонились одна другой и произнесли традиционное «Акемасите омедетоо годзаимас». «Новый год начался, поздравляю!» Потом, обменявшись улыбками, разошлись по спальням, радостно предвкушая праздничный новогодний завтрак. Сатико уже позаботилась обо всем, угощение обещали доставить к десяти утра.

Едва Мисако закрыла за собой дверь спальни, улыбка сошла с ее лица. Она достала из комода фотографию Хидео и, глядя на нее, расплакалась. Худший Новый год в ее жизни! Мысль о муже, встречающем его с другой женщиной, была невыносима. Мисако уронила фотографию в ящик и с силой захлопнула его, словно запирая преступника в темной тесной камере.

Сатико, в свою очередь, все еще немного дулась на подругу. Ладно, в конце концов, что с нее взять, как была деревенщиной, так и осталась. Зато у Мисако определенно имеются деловые способности, и почерк безупречный. На письма и приглашения клиентам, написанные ее рукой, любо-дорого поглядеть — настоящий формальный стиль. В целом все идет хорошо. Их случайная встреча в универмаге «Вако» — просто подарок судьбы. Женщина без семьи обязательно должна иметь хотя бы друга, на которого можно положиться, иначе она пропадет, как самурай без верного слуги… Конечно, жить с Мисако под одной крышей не слишком-то удобно, но ведь это лишь временно, рано или поздно можно будет подыскать ей что-нибудь простенькое и уютное. Пожалуй, стоит даже заплатить за нее залог, как тетушка Тегути в свое время заплатила за новые зубы для самой Сатико… Есть и еще один «подарок судьбы», усмехнулась она, — тот красавчик, бывший, то есть почти уже бывший муж Мисако. Конечно, душа у него крысиная, но уж больно хороша крыска — лучшая дичь для истинной охотницы.

Благодаря неустанным заботам Кэйко женская клиника и дом доктора Итимуры встречали Новый год в идеальном порядке. Нигде ни пылинки, все счета оплачены, традиционные новогодние угощения дзюдзуме приготовлены. Сладкие соевые бобы, рыбное печенье, глазированные сардины, орехи гинкго на сосновых иглах, маринованные корни лотоса, шпинат с кунжутом и многое, многое другое, что ели японцы на Новый год с незапамятных времен, было разложено по расписным лаковым коробочкам, которые располагались аккуратными рядами, образуя настоящую художественную композицию. Жареная рыба и мясо, бесчисленные сорта овощей, острые закуски, сладости — каждый вид пищи занял строго определенное место в согласии с правилами, которым Кэйко обучалась еще у свекрови. Не многие современные хозяйки были способны соблюсти вековые традиции столь досконально.

Организаторские способности Кэйко сочетались с настоящей страстью к порядку и цифрам. Еще в детстве любимой ее игрушкой стали счеты, и с помощью этого нехитрого приспособления из проволочек с нанизанными костяшками она научилась производить арифметические действия с невиданной скоростью, к удивлению всех окружающих.

Вскоре после свадьбы Кэйко с доктором Итимурой свекровь обратила внимание на ее талант и попросила помочь наладить больничный учет. Кэйко охотно согласилась и, добросовестно изучив пухлые конторские книги, исписанные своими предшественниками, обнаружила там кучу несуразностей и даже ошибок. Она заказала новую книгу и, встряхнув любимые счеты, принялась за работу, просиживая в конторе день за днем среди моря цифр. С тех пор бухгалтерия стала заповедной сферой, которой никто, кроме Кэйко, не касался.

Доктор Итимура, завершив утренний обход, вышел к новогоднему завтраку в любимых шлепанцах. Младший его сын Таро, студент университета, приехал домой на каникулы, старший оставался в далеком Буффало в штате Нью-Йорк, где проходил интернатуру. Увидев супругу в широком белом фартуке поверх кимоно, доктор улыбнулся, вспомнив свою мать. В ее времена женщины носили кимоно постоянно, и она всегда настаивала, чтобы невестка надевала традиционную одежду хотя бы на Новый год. Чтобы сделать приятное родным, Кэйко не возражала, хотя чувствовала себя гораздо удобнее в домашних брюках и свитере.