«Если мы забудем о старых праздниках, — любила повторять свекровь, — то скоро потеряем и все наши древние традиции».

Ровно в девять тридцать Кэйко сняла фартук и присоединилась к семье, уже сидевшей за столом. Доктор Итимура взял расписной кувшин и разлил по чашечкам отосо сладкое сакэ. Начались взаимные поздравления. Кэйко сияла улыбкой, хотя на душе скребли кошки. Почему Мисако не приехала домой, как обещала? С кем она сидит сейчас за праздничным завтраком, с Сатико?

Мысли о дочери временно вытеснили из головы Кэйко даже привычное беспокойство за дела в храме. Однако уже к полудню до нее дошли неприятные новости. Позвонила медсестра из клиники.

— Я слышала, что Тэйсин-сан нездоров, — сказала она, — и ему трудно принимать прихожан, которые приходят с поздравлениями.

— Нездоров? Что с ним?

Медсестра подробностей не знала, и Кэйко стала набирать номер храма. Ждать пришлось долго. Наконец трубку взял Конэн.

— Да, Тэйсин-сан сильно простужен, — подтвердил он. — Гости стараются поменьше его утомлять. Женщины из приходского совета хотели, чтобы он лег в постель, но Тэйсин-сан настаивает, что должен принять всех посетителей.

Сильно встревоженная, Кэйко тут же стала собираться.

Тэйсин сидел в приемной, скорчившись над крошечной жаровней хибати с горячими углями, и глухо кашлял. Над марлевой маской видны были лишь красные слезящиеся глаза.

— Вы выглядите ужасно! — воскликнула Кэйко. — Почему вы не в постели?

— Я должен встретить всех, кто придет с поздравлениями, — упрямо прохрипел монах.

— Глупости! Все понимают, что вы больны. Вы хотя бы завтракали?

Тэйсин отрицательно покачал головой. Видно было, что даже это движение дается ему с трудом. В глазах его застыло беспомощное выражение.

Вздохнув, Кэйко засучила рукава, вновь надела фартук, который захватила с собой, и принялась отдавать распоряжения. Первым делом она велела Конэну разогреть немного супа, а сама направилась в бывшую келью отца, где теперь обитал Тэйсин, чтобы постелить ему постель. Отодвинув сёдзи, Кэйко поморщилась, ощутив неприятный запах. Сырые татами неприятно холодили ноги даже сквозь теплые таби. Рама окна отодвинута, зябко и сыро, как в холодильнике. Из шкафа для постельного белья пахло плесенью.

Дочь покойного настоятеля едва сдерживала гнев. Во что он превратил комнату? Здесь жил не только отец, но и дед, и прадед. Разве можно так поступать?

— Что случилось? — сердито восклицала она, вытаскивая на пол футоны и простыни. Все было мокрое. — Откуда эта вода? — Она взглянула на Конэна, робко остановившегося на пороге. — Как можно было довести постель до такого состояния? Неудивительно, что Тэйсин-сан заболел! Неужели он на этом спал?

Младший священник весь сжался под ее гневным взглядом.

— Я не знаю… Тэйсин-сан обычно оставляет на ночь окно открытым. Может быть, снегу намело?

— Он что, с ума сошел? — почти выкрикнула Кэйко, вываливая из шкафа одеяла. — И тут одна вода!

Она засунула руку в самый дальний угол и дернула к себе последнее одеяло. Вместе с ним из шкафа вылетел, покатившись по полу, белый ящичек. Когда он ударился о стену, раздался громкий треск, но внешняя шелковая оболочка осталась в целости.

Кэйко в ужасе вытаращила глаза. Несколько раз судорожно сглотнув, она вылетела в дверь, с силой захлопнув за собой сёдзи, и помчалась к Тэйсину, который, морщась от боли и весь дрожа, глотал суп.

Два часа спустя он уже крепко спал в сухой теплой комнате без окон. С помощью двух мужчин из числа прихожан Кэйко растопила керосиновые обогреватели и развесила мокрые футоны и одеяла на бамбуковых шестах, расставив их вдоль коридора. Створки сёдзи из бывшей кельи настоятеля были вынуты, чтобы проветрить ее как следует, а Конэн получил указание отнести шелковый узелок с костями и обломками ящика на прежнее место в погребальное помещение за алтарем. Ничего больше Кэйко сделать пока не могла.

— Тэйсин-сан нуждается в постоянном уходе, — сердито бросила она, спускаясь с кухонного крыльца. — Ему нужен врач. Почему мне не сказали сразу? Ждите нас с доктором через час.

Конэн сидел на сломанном стуле у телефона и курил сигареты одну за другой. Вскоре явились несколько женщин предлагать помощь. Плохие вести не стоят на месте, подумал он. Впрочем, вся округа, наверное, могла слышать голос Кэйко, выкрикивавший приказы, как генерал на поле битвы.

Сатико подняла глаза от газеты и заметила, что Мисако сидит, закусив губу, — верный признак, что у подруги что-то не ладится.

— Ну, что случилось, признавайся! — подмигнула она. — Давай не темни. Какие у тебя проблемы во второй чудесный день нового года?

Мисако, немного поколебавшись, ответила:

— Я знаю, ты запретила мне общаться с семьей мужа, но я хочу взять кимоно, чтобы завтра ехать в Камакуру.

— Пока Огава-сан не вернется из-за границы, держись подальше от этого дома! Адвокаты очень не любят, когда клиенты нарушают их указания.

— Мне что, перестать жить, пока Огава-сан не вернется? — вспылила Мисако. — Завтра единственный день, когда я могу позволить себе туда съездить, и мне нужно парадное кимоно! Сейчас Новый год, в конце концов.

— Вот и прекрасно, — пожала плечами подруга, переворачивая страницу. — У меня в гардеробе есть кимоно на любой вкус, выбирай, что хочешь.

— Спасибо, конечно, — усмехнулась Мисако, — но я хочу мое.

— Ну, как угодно. — Сатико, нахмурившись, сложила газету. — Только я тоже считаю, что тебе опасно туда соваться, есть риск разрушить все, что твой адвокат успел сделать.

Мисако иронически подняла брови.

— А что такого сделал Огава-сан, что я могу разрушить? Поговорил со мной один раз, и больше я от него не получила ни одной весточки.

— Имей терпение, Тиби-тян, не то потом будешь всю жизнь жалеть о своей поспешности.

Мисако с насмешливым видом скрестила руки на груди.

— И что, по-твоему, изменится, если я всего лишь заберу принадлежащую мне вещь?

— Ладно, только не жалуйся потом, что я тебя не предупреждала. — Сатико безнадежно махнула рукой. — Сама лезешь акуле в пасть, сама потом и выкручивайся.

Мисако только фыркнула на это. Хидео, конечно, большой мерзавец, но уж, во всяком случае, не акула. Она позвонила в дом Имаи и предупредила, что зайдет в четыре часа.

Повесив трубку, матушка Имаи сразу кинулась наверх будить сына. Хидео закурил и сел в постели, раздумывая. После завтрака он позвонил адвокату.

Нельзя сказать, что господин Фукусава был очень обрадован, поскольку собирался этот день посвятить заслуженному отдыху у телевизора, но дело Имаи сильно его беспокоило. В свое время он имел неосторожность похвастаться, что убедит супругу клиента подписать соглашение о разводе, но не сумел даже поговорить с ней по телефону. Компаньонка Мисако охраняла ее не хуже сторожевой собаки, да и лощеный адвокат-выскочка явно прятал что-то в рукаве. Впрочем, и сам Фукусава был не лыком шит. Похоже, пришло время первым предъявить козыри.

— Слушайте внимательно, — торопливо заговорил он, — мы с женой приедем к вам в полчетвертого. Пригласите еще кого-нибудь, лучше приятеля, которому доверяете, только ваша жена не должна его знать. Пусть все выглядит так, будто мы пришли с новогодним визитом. Я найду способ поговорить с вашей супругой наедине, и дело будет в шляпе, вот увидите!

Мисако в нерешительности остановилась возле дома. Подумав, она не стала звонить в звонок, а просто отодвинула дверь и вошла, будто возвращалась, как обычно, с покупками. На кухне никого не было, но из гостиной доносились приглушенные голоса. Мисако сбросила туфли и остановилась у порога.

— Прошу прощения, — подала она голос на манер посыльного из лавки.

Появившийся Хидео лишь что-то холодно буркнул в ответ. Смотрел он с таким видом, будто лишь она виновата во всем случившемся. Что надо? У него гости, он занят.

— Прошу прощения, — повторила Мисако. — Я не хотела беспокоить твоих гостей…