— Вы именно так вызывали меня в тот раз в саду?
— Уже не помню, — пожал он плечами. — Вы слишком спешите перейти на следующий уровень.
— Хорошо, я попробую. Буду практиковаться каждый день после обеда, начиная с завтрашнего дня. По крайней мере, вреда от этого не будет.
— Только польза, — улыбнулся Кэнсё. — Если достигнем совершенства, можно сэкономить на телефонных звонках.
Перед тем как идти на станцию, Кэнсё зашел в лавку и купил черную нейлоновую сумку — не ехать же в Камакуру с белым пакетом из ателье «Сати».
*
В мастерскую поступали все новые заказы. Работа кипела, и обед приходилось заказывать с доставкой в офис. Домой Мисако возвращалась совершенно разбитой и, приняв ванну, сразу валилась в постель.
Все сотрудники Сатико работали с увлечением и не возражали против сверхурочных часов. Мисако была предана хозяйке не меньше, чем другие, однако красивая одежда никогда не была ее страстью. При виде новых изысканных моделей ее сердце билось так же ровно, как и раньше, хотя в ателье никто об этом не подозревал. Наряды для нее обычно выбирала Сатико, постепенно превращая провинциальную подружку в настоящую токийскую даму. Таким образом, в том, что касалось работы, Мисако была, по существу, очередным ее творением. Фактически Мисако жила двойной жизнью.
Собой она могла побыть, лишь вернувшись в спальню, дверь которой как бы служила границей между двумя мирами, если не считать того, что Коко и Клео постепенно привыкали к новой жилице и даже спали у нее в ногах. В своих снах Мисако часто оказывалась в саду Сибаты, вновь и вновь переживая то детское видение, однако теперь с позиции спокойного наблюдателя, имея возможность сосредоточиться на деталях. Утром, проснувшись, она еще несколько минут лежала в постели, пытаясь вспомнить сон, но потом, когда, уже одетая, открывала дверь и выходила в коридор, снова была деловой женщиной, у которой нет времени на разные глупости.
*
Тэйсин не верил своим глазам. Он бережно, словно стеклянное, взял письмо в руки, отнес в комнату, где стоял погребальный алтарь семьи Танака, и положил рядом с фотографией Учителя. Зажег курительные палочки, поклонился, прочел молитву и ушел, предвкушая счастливую минуту, когда вечером вскроет драгоценный конверт.
За исключением новогодних поздравлений, Тэйсин чрезвычайно редко получал письма, да и те в основном касались дел храма. Начавшийся год не был похож на другие. Письмо было уже вторым — первое, коротенькую записку, прислал Кэнсё, который желал ему скорейшего выздоровления. Тэйсин бережно хранил ее, но письмо от Мисако было настоящим сокровищем. Монах ни разу в жизни не получал таких роскошных конвертов из рисовой бумаги, адресованных лично ему изящным каллиграфическим почерком.
В тот день он вместе с Конэном совершал поминальный обряд по случаю седьмой годовщины смерти богатого крестьянина. Потом предлагалось обильное угощение, и Тэйсин был рад полакомиться изысканными блюдами — его знаменитый аппетит, поутихший было за время болезни, понемногу начал возвращаться. Для монахов приготовили почетное место у парадной ниши, все собравшиеся сидели на шелковых подушках перед лаковыми подносами, уставленными разнообразными яствами. После нескольких речей хозяйка дома, передвигаясь на коленях, стала подливать гостям напитки.
— Как приятно снова видеть вас в добром здравии, Тэйсин-сан, — с улыбкой сказала она, предлагая священнику сакэ.
Тэйсин, покраснев, протянул чашку.
— Спасибо, спасибо, — поклонился он, — так любезно с вашей стороны заметить. Хай, я и в самом деле давно так хорошо себя не чувствовал.
Вид у него действительно был цветущий, чему немало способствовало чувство радостного ожидания. В храме ждал чудесный подарок, насладиться которым Тэйсин собирался лишь после ужина.
Уединившись вечером в келье, священник уселся в традиционной позе на потертой татами в тусклом свете электрической лампочки под потолком. Сначала он почтительно приложил конверт к выбритому лбу, потом с великой осторожностью вскрыл его специальным ножом и достал белоснежный лист рисовой бумаги. Поклонился и стал вглядываться в изящно выписанные строки.
«Здравствуйте, Тэйсин-сан!
Похоже, в Токио наконец пришла весна. Солнце стало теплее, уже распускается слива. Вчера недалеко от конторы я видела дерево, сплошь покрытое белыми цветами.
Мама написала мне, что Вы уже поправились, вернулись к работе и даже немного прибавили в весе. Я очень этому рада и с нетерпением жду, когда снова смогу увидеть Вас таким, как в старые добрые времена.
У нас в ателье по-прежнему много работы, но я надеюсь приехать в Сибату во время праздников в конце апреля или начале мая.
Вам, наверное, будет приятно узнать, что священная урна в целости и сохранности. Я решила, что хранить ее в жилой комнате не слишком правильно, и Кэнсё-сан был так добр, что согласился временно принять прах в свой храм в Камакуре. Урна стоит в специальном помещении, где постоянно горят благовония. Кэнсё-сан обещал доставить ее в Сибату, как только Вы пожелаете. Мне кажется, это самый удобный вариант, и надеюсь, что Вы не будете возражать.
Надеюсь также, что Ваше здоровье еще улучшится и зима в Ниигате скоро придет к концу, как и у нас здесь. Прошу Вас беречь себя и больше не простужаться. Побольше отдыхайте и хорошо питайтесь.
С наилучшими пожеланиями,
Мисако
9 марта 1966 г., Токио»
Тэйсин расплылся в улыбке и тут же принялся читать с начала. Дойдя до конца, он почувствовал, как в груди его становится жарко, будто туда кто-то поместил горящую лампу. После третьего чтения щеки его порозовели, совсем как у прежнего весельчака Тэйсина, а в кончиках пальцев начало покалывать. Мисако вовсе не старалась вложить в текст что-то особенное, это было самое обыкновенное дружеское письмо, да еще и написанное в спешке, но монаху оно казалось великолепнейшим посланием, весточкой из высших сфер. На глаза навернулись слезы. Как он мог? Целый месяц почти не вспоминал о деле, которое так беспокоило покойного Учителя! Не шевельнул пальцем, чтобы выяснить что-нибудь о погибшей девушке. Что бы сказал Учитель о таком ленивом ученике? Да и Мисако-сан, наверное, уже чувствует разочарование…
Тэйсин напряг мышцы и издал грозный рык, подобно самураю из кинофильма, который бросается на врага с обнаженным мечом. Он бережно вложил письмо обратно в конверт, взял конверт обеими руками и с торжественным поклоном опустил на татами перед собой.
«Будет сделано!» — проговорил он четко, словно получил приказ.
На лице его застыло выражение непоколебимой воли.
Наутро Тэйсин, надев стеганую куртку и резиновые сапоги, отправился в путь. День выдался пасмурный, холодный, порывистый ветер нагонял с моря темные снеговые облака, но монах, переполненный энергией, не мог ждать. Он решил начать поиски с семьи Сугимото, глава которой, по словам его жены, помнил с детства некую девушку без одного уха.
Старики приняли нежданного гостя с почтением. Невестка проводила его в комнату, где они грелись у котацу. Тэйсин, с благодарностью поклонившись, принял чашку горячего чая, поставил на столик и стал греть руки, засунув их под ватное покрывало, теплое от горящей жаровни.
— Мы очень рады, Тэйсин-сама, видеть вас в нашем скромном жилище, — сказала бабушка Сугимото, обменявшись с гостем вежливыми замечаниями о погоде, — но хотели бы знать, какое важное дело заставило вас выйти из дома в такой ненастный день. Вы ведь еще совсем недавно оправились после болезни.
Тэйсин, несмотря на всю свою решимость, невольно покраснел. Его поспешность внезапно показалась глупой, а визит без приглашения — не слишком вежливым. Низко поклонившись, он покраснел еще больше и начал:
— Прошу простить меня за то, что нарушаю покой вашего дома, но мне очень нужны сведения, которыми располагает только ваша семья.
