Утренние новости Уснул под утро летний ливень, прибив к земле листки редиса, и разморенная капуста лоснится, словно аббатиса. В мое окно впорхнула птаха и мне протенькала про это. И, как всегда, не обманула меня пернатая газета. Твоя любовь что кожа яблок Твоя любовь что робкое прикосновенье ребяческой щеки, что кожа яблок или с пасхальными орехами корзинка, что трудные шаги в той комнате, где умирала мать, что дом в лесу, верней — что бодрствующий плач в ночи. Жизненное совершенство Кролик, мой бедный брат, учитель мой и философ, ты мне жизнью своей преподал урок смиренья: ты в одиночестве ищешь золотую россыпь, что тебе вечное вселенной круговращенье! Мудрости маленький, скромный и тихий искатель, листаешь, как книгу, влажно-сладкую капусту, следишь за маневрами ласточек на параде, как святой Симеон из зеленой кельи, без грусти. Попроси бога дать тебе огород небесный, огород с кристаллической капустой во славе, фонтан сладкой воды для морды твоей прелестной, и пусть над водою голубки полет свой правят. В святости совершенной ты живешь рядом с нами; коснется тебя святого Франциска вервие в день твоей смерти. Длинными твоими ушами детские души будут в небе играть, поверь мне! Песня о яблоке В миниатюре — вечер в небе, зеленый, желтый, темно-красный, и звезды, сахарные будто, и тучки, словно из атласа, — вот яблоко с упругой грудью, со снежным холодком на ощупь, с речною сладостью на вкус и с запахом небесной рощи. Познания глубокий символ и вестник с важным сообщеньем о притяжении полов иль о законе тяготенья. Воспоминанием о рае у нас в руке оно лежит, и ангел запаха и вкуса вкруг неба малого летит. В горах Тропы тянутся к звездам. Тянет ветер промозглый ледяную молитву над базальтовой книгой. Млечным паром загона пахнет встречное стадо. По-совиному жутко плачет рог из низины. В погребах и чуланах вязнут в узких кувшинах сливки — белые слитки — словно круглые луны. Скоро выйдет заря, как босая монашка, на тропу каравана. И в гранитные степи, будто спелые зерна, посыплются звезды. Распирает поклажу озорное веселье, и тюки, как мальчишки, прогулявшие школу, восседают беспечно на загривке у мула. Утром мул подкрепится мелкозвездной мукою и, послушав с вершины деревенскую мессу, снова двинется с богом по отвесному склону, глядя чуть виноватым и слезящимся взглядом. На заброшенной мельнице мечутся тени: может, ведьмы на шабаш сошлись в мукомольне? Мы подходим к забору и отчетливо слышим заговорщицкий шепот вперемежку со смехом. У костра отдыхает охотничье войско. Кто-то булькает флягой, кто-то чистит двустволку, и при крике далекой и невидимой птицы все спешат осенить себя крестным знаменьем. Наконец и ночлег. Тишину сеновала протыкает москита необрывная нота, паутиною сон налипает на лица, и скрипят по ступенькам шаги привидений. Лишь под утро расплавится лунная льдина, и, разбитая вдребезги лаем и ржаньем, упадет под забор полуночная мгла. Но покуда не вышла, как босая монашка, голубая заря на тропу каравана, все читает молитву над ущельями ветер, и молочные луны стынут в узких кувшинах, и сбивается в кучу пугливое стадо, и кричит по-совиному рог пастуха. Песня о Черном Континенте Вечер — как яхта с парусом синим. Птица — как якорь, впившийся в крышу. Превозмогая звездную тяжесть, якорь взмывает выше и выше. В море выходит синяя яхта. Сумерки смыли берега очерк. Ветер в матроске весело правит к Африке Ночи. Скоро проступит на горизонте Африка эта черною глыбой. Яхта на якорь станет в зените, где серебрится лунная рыба. |
