III. Вечнозеленый Кито Идет на пользу свежесть горных кряжей поющим пленникам-колоколам, индейцам с овощами для продажи, дрова несущим на спине ослам. На лицах кротость, благодушье даже, хотя б спешили люди по делам, и башни светлые стоят на страже: надменность с благородством пополам. Здесь солнце доброе, как хлеб горячий, струится жидким золотом, пока не хлынет дождь иль ночь его не спрячет. Под сенью дождевого колпака мечтает Кито, что плывет к удаче, что он — ковчег, а море — облака. IV. Агава Высокой сьерры страж вооруженный, посевов покровитель и скота, она еще — кувшин необожженный с небесным медом в синеве листа. На высоте рукою напряженной с зеленым ногтем на концах куста не может удержать изнеможенно бродячих туч, где влага так густа. Мечтает чудище с душою нежной, чтоб жизнь его окончилась костром и синий дым стал вечностью безбрежной. На быстром солнце как щиты с гербом, где шпаги — с ржавчиною неизбежной, ограда из агав хранит мой дом. V. Портрет испанца Сантьяго Карреры Глаза за нами следуют, блистая, из-под бровей, как хищных два зверька, и в них мерцает нежность золотая под отблеском смертельного клинка. Луна и зеркало — броня простая — сраженья отражали, как река; и о любви и храбрости сухая и длинная нам говорит рука. Друг вице-короля и капитан Кастильи, индейцев защищал он шпагой боевой, но в жизни, прожитой в колониальном стиле, стал эшафот последнею главой, и клетку целый день по площади носили с его отрубленною головой. Весна и компания Веселой обновой весенний миндаль встречает причастье. Над крашеной лавкой пищит воробей, рекламируя травку и синюю даль. Идет распродажа весеннего снега: пушистыми хлопьями сыплется с неба и застит глаза тополиная мгла. А струи дождя — как тростник из стекла… Ковры расстелились от дома до школы, и лужа средь луга — зеркальный осколок, откуда выносит степенную грусть на розовых ластах задумчивый гусь. Пусть ливень по листьям стучит на машинке, итог подводя лепесткам и тычинкам, но ночью на грядках горят светляки: горят подожженные вишни и розы, камней самоцветных летучая россыпь. Деревья — как отблески факельных шествий. И кто бы подумал, что так недалек тот месяц, когда опечатают жестью плоды этих буйств, консервируя впрок, и роща, за яром рыжея по-лисьи, печаль спеленает в паленые листья. Апрель — водяной хмель Время, когда сердце хотело б скакать разутым, как у девочки, грудь вырастает у дерева, а нас охватывает страсть писать наши вещи ласточкиными перьями. Эти лужи — будто бокалы с чистой водою, ее взмах крыла или травинка морщинит, и как синий прилив этот воздух стеклянный, где лодочка насекомого медленно стынет. Вода с удовольствием сандальями шлепает, москиты просеивают молчанье природы, и воробьи подбирают клювом жемчужину хорошей погоды. Жизнь кузнечика На зеленых своих костылях, инвалид с сотворения мира, странствует он в полях. С пяти начиная, Млечный Путь над ним протекает и кувшинчик его наполняет. Труженик, своими антеннами в реках воздуха занят он рыбной ловлею неизменною. Нелюдим, зажигает он ночью в травяном своем доме пенья скромного огонечек. Свернувшись живым листком до зари, он музыку мира хранит, записанную внутри. |
