Петербург, московский вокзал. Бомжи, хачи, комната матери-и-ребёнка в мегаполисе без матерей и ребёнков, менты с цепким фильтрующим взглядом, непонятные охранники в непонятной форме, магазин цветов заснувший в розах, но готовый проснуться игровым залом, уработанные офисные крысы из пригородов расползаются по домам на железных электричках, вонючий сортир, находимый по запаху.

Сверка паспорта и билета, как в ментовке, добро пожаловать в вагон. Банка джин-тоника, пью в тамбуре, вижу ментов, что любят за пять минут до отправления пообщаться на тему распития в общественном месте. Молоденькая блядь в блядовской дольчегабановой одёжке сосётся со старым хачом, изображающим успешного бизнесмена и нервно посматривающий на часы: дома ждут. Имена модных ресторанов, дорогих шмоток, тёплых пляжей, заливистый но прокуренный смех девушки и павлинье сияние хача. Две души погрязшие во лжи ради взаимно выгодного общения.

Обводный канал отсёк старый город, вечно ремонтируемые американские мосты, краешек александро-невской лавры, из за жёлтых экскаваторов, яростно закатывающих строительные деньги в грязь болот, копошащиеся и тревожащие могилку Собчака. Родной невский район, Навалочная, Фарфоровская, умирающие названия прошлого города. Гнилые корпуса бывшего индустриального величия страны стоят перевёрнутыми дуршлагами над разворованным нутром. Оптовые рынки просроченных сникерсов, алмазный блеск автосалонов, пустая сортировка. Любимая игрушка для машинок — серая громада КАДа. Пробки. Многокилометровые пробки новых иномарок. Оторванный ломоть рыбацкого втыкающийся в наркоманский Колпино и депрессивный Металлострой. Мелкая блядушка сняла гору косметики, надела жуткие жирооб-хватывающие треники и звонит в деревню маме обсуждая отеление поросят, «О» кает в разговоре, пьёт дешёвое пиво и заедает жирной курицей из дольчегабановой сумки. Все благолепно слушают шансон, заботливо составленный поездным диджеем.

Час езды и Россия. Бескрайние просторы лесов и болот, докуда рука из окна докинет зва-ленные пластиковым мусором, вымирающие пустые деревни, деревянные дома цвета земли, рассыпающийся карточный домик бывше успешных колхозных коровников, одинокий ржавый трактор посреди заросшего поля провожает закатное солнце. Поезд стыдливо быстро проезжает мелкие деревни, как будто их нет. Не дело людям смотреть на умирающих старушек. Стоим, пропускаем зело важный поезд Петербург-Москва, с надутыми пузырями откормленных свиных рыл управленческого пошиба, которые сидят в ресторане своего самого важного поезда, глушат бодяжный коньяк по космическим ценам и смотрят рыбьими глазками в огромную по размерам и морковную по цвету газету Деловой петербург, равно как если им пять минут туда не смотреть, неминуемо случится кризис и всё пойдёт на перекосяк. Поезд с мигалками проехал, мы выползаем из тупика. Бологое, межстоличная проститутка, местные нищеброды облепляют всякого вышедшего столичного гостя и насильно впаривают копчёную рыбу из местного Ашана по ценам елисейских полей, французская аллегория в российском исполнении. Хилая Волга Твери. Это она дальше по русски отнимет всё у других рек, а в Твери она ручеёк. Скоро москвабад, надо спать.

Москва врывается в окна всем сворованным на руси светом и будит пол вагона. Ночью москва как рождественская ёлка, или как продажная тётка. Однако народец то спит выжатый в душегубке офисов, поэтому машинок мало и людей мало. Площадь трёх вокзалов, эпицентр бомжатской россии. В вагон вваливается пьяный в жопу лысый россиянчик и изрядно мятый молодой военный. Тёплую компанию принимает не менее тёплая компания наших проводников, уже употребившая в деле знакомства с проводницами из соседнего вагона. Поехали.

Лысый орёт, что он реальный зэк и везёт общак и всех вертел на хере. Зелёный мятый вояка скулит о родине, войне, о чести и блюёт в тамбуре. Наш проводник щупает за ляшку проводницу из соседнего вагона, но ничего не выходит по множеству причин. В конце по всей длине вагона протискиваются шарообразные менты и всех лупят палками. Зэка бьют больше всех, потому что общака то на самом деле нет. Всех растаскивают по полкам, вагон засыпает. Через пол часа всё повторяется на бис: бухло, зэк с мошкой и ветром северным, вояка с долгом, честью родиной, проводники с ляшкой и завершающий аккорд двух ментов с палками. На третий раз решено алкашей высадить во Владимире, но нужных бумаг у ментов не оказалось, а без бумаг на той стороне их принимать отказались. Их выпихнули на мёрзлую платформу в Коврове, в пять утра, без всяких бумаг, от греха подальше.

Ленинград-Горький, поезд из никуда в ниоткуда, аттавистическая отрыжка совка. Местные власти всё бабло пропили сразу, и денег на переименование станции не хватило. Местный макдональдс и местный торгово-развлекательный комплекс в окружении вселенской нищеты, помоек и опойных морд местных бомжей — безрадостная картина стран третьего мира в современном капитализме. Маршрутка за десятку, значит зарплату вообще не платят. Стальная ручка сидушки ПАЗика всю дорогу грызёт спину. Сормово. Балкон, с которого Ленин предлагал начать лучшую жизнь. Баррикады, пара памятников, кусок брусчатки: вот и всё, что осталось от тех событий. Да деревянные дома 1880х годов постройки, врастающих в землю вместе с поколениями жильцов. Закрытая дополнительная проходная завода, свидетельница бурной жизни, сиротливый листок местной КПРФ, призывающих на бороться с капиталистами, пара рабочих тащат что то тяжёлое в сумке. ЦКБ Лазурит, выдававшее на гора уникальные проекты лодок типа титановой барракуды. Титан весь разворовали кто как мог, все рабочие сварщики по титану спились, у меня осталась лишь титановая лопата, символический могильщик нашей оборонки. Сейчас Лазурит пытается строить яхты для бандитов и безуспешно сдаёт помещения в аренду. В остальном всё по старому. Старые умирают, новые рождаются, плюя на все теории о смене экономических формаций. Формации меняются, люди не меняются, жизнь людей и капитала в россии оторваны друг от друга к взаимному удовольствию. Пирожковая как работала сто лет назад так и сейчас работает, водка дешёвая продаётся, основа основ никуда не делась. Народ на лавочках семьями пьёт водку с котлетками и местными ментами. Местечковые князьки из администрации своровали пол парка, закатали асфальтом и сдали хачам под рыгаловки для алкашни. Алкашня рада, бухает водку, есть просроченное дерьмо и блюёт тут же в фонтан. Князёк и хачи рады, барыш с просроченного товара и всё чёрным налом идёт. Это россия, здесь нет законов, не кассовых аппаратов, нет никаких документов и разрешений, здесь всё по понятиям.

Безуспешная попытка найти хотя бы один достойный киоск с элементами цивилизации и нетухлого продукта со свалки. Чёрт с бухлом, купил слона, полный киоск слонов на вокзале, и больше ничего. Приедет путин, а тут цивилизация, никаких бомжей и косорыловки, зато целый киоск набитый невесть откуда взявшимися слонами.

Плацкарт. Напротив бабушка, божий одуваничик, но со злобным оценивающим взглядом. Пара дежурных выстрелов-фраз в мою сторону, сильно удивляется, когда узнаёт, что я не только живу в Ленинграде, но что ещё и жил там ранее, и вообще там родился. В поездах наследственных столичных людей не встретишь, коренным столичным нечего ездить в россию. Если видишь якобы столичного в плацкарте, то он врёт, здесь все понаехи. Бабка мне естественно не поверила, и демонстративно выложила на стол кипу золочёной красочной литературы церкви иеговы. Теоретически я должен был пасть ниц перед её просвещённостью и всю дорогу слушать о великих похождениях мужика с облаков и спасении души. Что бы избежать пустопорожнего воцерквлёного словоблудия, я выложил подпольную самиздатовскую распечатку Карл Каутский: Экономическое учение Карла Маркса, 1886. Такого аргумента бабка не ожидала. До самого питера она ехала молча и, кажется, в москве на меня куда следует настучала.