— Она!
— Давайте ее сюда!
Несколько милиционеров, навалившись, сгребли в сторону очередь, пропуская к окну Иванову.
— Спецбронь! — сказал подполковник. И сунул в окошко какую-то бумагу, билеты и паспорт Ивановой.
— Поторопитесь, пожалуйста, посадка уже закончена, — сказала девушка за стойкой.
Милиционеры погнали Иванову на посадку.
Ее пропихнули через дугу металлоискателя и подтащили к стойке, где сидел пограничник.
— Быстрее, пожалуйста! — сказал подполковник. — Мы опаздываем.
Предупрежденный пограничник не глядя шлепнул в паспорт печать.
Таможенники к Ивановой претензий тоже не имели, так как вещей у нее не было. Иванова была в том, в чем была в кассе.
— Проходите.
Пассажиров в накопителе уже не было, все давно сидели в салоне самолета. Подогнали совершенно пустой автобус.
— Сюда.
Иванову впихнули в открытые дверцы. Автобус сорвался с места и помчался к самолету, от которого уже отогнали трап.
— Назад! — крикнул подполковник. — Рули назад! Трап придвинулся к самолету. Люк открылся, и из него высунулась голова удивленной стюардессы.
— У нас еще пассажир, — крикнул подполковник. И толкнул Иванову вперед. — Идите! Быстрее идите!
Иванова стала подниматься по ступенькам, зажав в руке паспорт и билеты. Она прошла полтрапа и вдруг остановилась.
— Куда меня? — обернувшись и чуть не плача, спросила она, ничего, решительно ничего не понимая. — Куда?!
— Мы летим в Париж, — ответила стюардесса.
— Куда?!!.
— В Париж, — крикнул снизу подполковник...
Глава 45
— Что они там делают? — спросил товарищ Максим.
Иванов посмотрел в щелку.
— Ничего...
С улицы доносился осточертевший голос полицейского психолога, уговаривавшего преступников не причинять вреда заложникам.
— Мы готовы пойти с вами на переговоры, но лишь при условии, что не пострадают заложники. Успех или неуспех переговоров всецело зависит от вас, от того, как вы будете обращаться с заложниками.
— Они согласны пойти с вами на переговоры, но только если вы не тронете заложников, — зазвучала усиленная мегафоном русская речь. — Они говорят, что успех переговоров зависит от того, как вы будете обращаться с заложниками.
— Интересно, где они его взяли, сволочи? — спросил товарищ Максим. — И как узнали, кто мы?
Иванов не ответил. Откуда ему было знать, где французы взяли переводчика и как смогли узнать, что имеют дело с русскими.
— Мы рады будем предоставить вам горячее питание, любые напитки, в том числе алкогольные и наркотики, если вы согласитесь отпустить кого-нибудь из заложников, — сообщил французский психолог.
— Короче — если вы отпустите кого-нибудь из заложников, они дадут вам все, что угодно. Хоть даже наркоту, — сообщил переводчик.
— Видал, по дешевке купить хотят! — сказал товарищ Максим. — А вот хрен им!
И показал зашторенному окну кулак.
— Подумайте еще раз, — увещевал психолог голосом переводчика. — Зачем вам усугублять ваше положение? Пока вы можете отделаться небольшим сроком, который проведете в комфортабельной французской тюрьме с четырехразовым питанием, спортзалом и телевизором в камере. Если вы причините вред заложникам, то наказание будет более суровым...
— Слышь, мужики, у них там точно нормально — курорт, все есть, кроме баб! А если вы будете ломаться, то они вас в Россию законопатят, — от себя добавил переводчик. — На хрена вам сдались такие радости? Соглашайтесь, а им тут чего-нибудь наплету...
— Да пошел ты! — шепотом сказал товарищ Максим. — Крикни им, чтобы они катились к чертовой матери! Ну!
— Катитесь... К чертовой матери! — крикнул Иванов.
— Ты громче, громче! — потребовал товарищ Максим. И, играя кухонным ножом, направился в сторону Иванова.
— Катитесь к чертовой матери! — истошно крикнул Иванов.
Переводчик замолк. И психолог замолк. Вместо них зазвучали русские народные песни.
— Во дают! — удивился товарищ Максим. — На жалость давят. Ну ничего, скоро они по делу заговорят. Песня прервалась на середине куплета.
— Эй, вы слышите меня? — спросил переводчик, — Иванов слышит?
Иванов вздрогнул. Товарищ Максим напрягся.
— Сейчас с тобой будут говорить!
Громко захрустел передаваемый из рук в руки микрофон. И на улице, разносясь эхом по парижским улицам, зазвучал женский голос.
— А чего говорить-то?..
— Про то, как вы его любите, — так же громко ответил переводчик.
— Ваня. Ваня!.. Ты меня слышишь? Узнаешь?
Иванов услышал и остолбенел. Он узнал голос... Это была его жена.
— Это же Вера, — тихо сказал он.
— Жена, что ли? — удивился товарищ Максим.
— Да, — кивнул Иванов.
— Она у тебя что — француженка? — еще более удивился товарищ Максим.
— Нет, она в Тамбове родилась, — ответил Иванов.
— Так они что, ее оттуда притащили? — присвистнул товарищ Максим. — Во дают!..
— Ванечка, я тебя люблю, — собщила жена. — Сильно люблю... Все еще люблю... Честное слово, люблю...
Вплетаясь в голос жены, тихо зазвучала песня “Миленький ты мой”...
Иванов сглотнул слюну.
— Она тут плачет, — сообщил переводчик. — Можно сказать, убивается.
И придвинул микрофон к лицу жены.
— Ва-анечка! Ты бы вышел, а? — ревела белугой, просила Вера. — А то я сюда попала, а Париж не увижу. Они меня не пускают... Жалко-о-о!
Микрофон снова захрустел.
— Эй, Иванов? Ты зачем заставляешь любимую женщину страдать? У тебя что, сердца нет? Вера завыла громче. Иванов захлюпал носом. Голос Веры пропал.
— Тут с тобой еще хотят поговорить, — сообщил переводчик.
Микрофон замолк и через секунду заговорил голосом двоюродного брата.
— Здоров, Ванька! Ну ты даешь! Меня, е-мое... прямо из сортира вынули, с горшка, блин! В Париж е... Я, е-твое... глазам своим не поверил — натурально, е... Эйфелева башня, блин, как живая стоит! Ну ты молоток, братан, что меня сюда вытащил, что не забыл! Ну, спасибо тебе, е...
Динамики затрещали. Видимо, у двоюродного брата отбирали микрофон.
— Ты слышь, Ванька, ты им не сдавайся! — орал двоюродный брат. — Руки убери, гад!.. Ты давай сюда Серегу с Нинкой. И Петруху! Пусть они их тоже везут!.. А то чё я один? Пусть порадуются! Ты теперь все можешь!... Нуты чего, е... цепляешься, е-твое?.. Руки убери! Отцепись, падаль!.. Слышь, братан, держись! Но пасаран, блин, е...!
Микрофон отобрали, но голос брата был все равно слышен. Он требовал убрать руки, страшно матерился и призывал брата Ваню не жалеть французов и бить их, как Кутузов Наполеона.
Потом стали слышны крики и приглушенные удары.
— Что гады, справились, да! — страшно выл, наверное, кусаясь, двоюродный брат. — А ты один на один, ты, который в каске... Ну иди, иди сюда, не бойся, жабоед! Что, слабо! У-у, падла!..
И снова взлетающий к крышам крик.
— Бей их, Ванька, фраеров драных! За меня бей! За всех наших! Мочи их, козлов! Молодец, Ванька!.. Вставай, страна огромная... Уйди, падла!.. Вставай, Ванька, на смертный бой!..
Кое-как брата затолкали в полицейскую машину и увезли. У полицейского психолога отобрали микрофон.
— Я ничего не понимаю... он не должен был, он его любимый брат, — пытался оправдаться психолог. — Такого никогда не было! Не могло быть...
Слово дали представителю российского посольства.
— Вы не должны были так поступать, — сказал посольский чиновник. — Вы не должны были думать только о себе. Вы в первую очередь должны были думать о Родине. О том, какой урон вы наносите ей своим непродуманным поступком...
— Ваня, Ванечка, одумайся! — по второму микрофону взвыла жена. — Они меня в Париж не пускаю-ют! Даже в магази-ин!!.
К оцеплению подъехал полицейский автобус.
— Эти со мной! — сказал старший следователь криминальной полиции Пьер Эжени.
В автобусе, плечо к плечу, насупившись и надвинув на глаза каски, сидели генералы, полковники и майоры МВД.
