— Планета действительно напоминает гробницу, — согласился поэт Фэндер. — И в развалинах нет ничего жизнерадостного. Но мне посчастливилось набрести на маленький островок прекрасного. И это воодушевило меня. Я бы хотел отыскать источник этой красоты.

— О какой красоте вы говорите? — недовольно переспросил капитан.

Фэндер попытался объяснить, но это оказалось невозможным.

— Нарисуйте ее мне, — распорядился Шкива.

Фэндер старательно изобразил в блокноте и сказал:

— Вот!

Шкива долго изучал картинку, вертя ее так и сяк, потом вернул блокнот Фэндеру и сказал как можно мягче:

— Мы — личности, имеющие равное право на индивидуальность. Как индивидуум я не думаю, что это превосходит по красоте перо из хвоста нашего домашнего аралана. Однако не могу сказать, что это безобразно, наоборот, даже слегка забавно.

— Но, капитан…

— Как индивидуум, — продолжал Шкива, — вы имеете равное право отстаивать собственное мнение, каким бы странным оно ни было. Если вы в самом деле решили остаться, я не препятствую. Только оцениваю ваше поведение как несколько странное. Нечто вроде психического расстройства. — Он снова посмотрел на Фэндера: — И когда же, вы надеетесь, вас снимут с этого необитаемого острова?

— В этом году, в следующем, никогда в конце концов.

— Вполне может оказаться, что и в самом деле, никогда, — многозначительно подчеркнул Шкива. — Вы готовы к такой перспективе?

— Каждый должен быть готов столкнуться с последствиями собственных поступков, — заметил Фэндер.

— Справедливое мнение. — Шкива не хотел отступать. — Но насколько серьезно вы отдаете себе отчет в положении вещей?

— Я не техник. Мною руководит не ум.

— А что же?

— Желания, эмоции, инстинкты. Мои внутренние ощущения.

Шкива пылко провозгласил:

— Да хранят нас Фобос и Деймос!

— Капитан, спойте мне еще песню родины и сыграйте на арфе.

— Не говорите глупостей. Я не умею играть на арфе.

— Капитан, если бы для игры на арфе требовалось только логическое мышление, вы ведь смогли бы сыграть?

— Несомненно, — согласился Шкива, видя, что ему приготовили ловушку, из которой не убежать.

— Так сыграйте, — проницательно заметил Фэндер.

— Сдаюсь. Я не могу спорить с тем, кто отметает общепринятые законы логики и вводит свои собственные. Вы руководствуетесь какими-то искаженными представлениями о жизни, которые просто поражают меня.

— Здесь дело не в логичности или нелогичности, — заметил Фэндер, — а только в точке зрения на вещи. Вы смотрите на мир под своим, определенным углом, тогда как я — под своим.

— Например?

— Вам не загнать меня в тупик таким способом. Я могу привести примеры. Вы помните формулу определения фазы последовательно настроенного контура?

— Конечно, помню.

— Не сомневаюсь. Вы же техник. Вы зафиксировали эту формулу в своей памяти как технически полезный предмет. — Он сделал паузу, не спуская со Шкивы задумчивого взгляда. — Мне эта формула тоже запомнилась. Она запала в голову совершенно случайно, несколько лет назад. Совершенно бесполезная вещь для моего гуманитарного ума. И все же я не могу ее забыть.

— Почему?

— Потому что в ней есть красота ритма. Это стихотворение.

Со вздохом Шкива произнес:

— Это что-то новенькое.

— «Один на „эр“ в омега „эл“ минус один, помноженный на гамма „си“», — продекламировал Фэндер с легкой заминкой. — Стопроцентный гекзаметр.

После некоторого раздумья Шкива уступил:

— Это могло бы быть песней. Даже можно танцевать.

— Теперь я должен увидеть вот что, — Фэндер выставил перед собой набросок. — Эта вещь хранит красоту странного инопланетного рода. А где красота, там и талант. А где пребывает талант, там можно найти истоки гениальности. Значит, здесь, возможно, обитают могущественные друзья. Именно такие, без которых нам не обойтись.

— Вы победили, — Шкива сделал уступающий жест. — Утром стартуем, предоставив вас самим выбранной участи.

— Спасибо, капитан.

Прирожденная настойчивость, благодаря которой Шкива был превосходным командиром экипажа, вынудила его перед самым стартом сделать последнюю попытку отговорить Фэндера. Вызвав поэта к себе в каюту, он оценивающе посмотрел на него.

— Не изменили своего решения?

— Нет, капитан.

— Тогда вам, наверное, покажется странным, что я с таким удовольствием покидаю эту планету, если, как вы уверждаете, она хранит останки величия?

— Нет.

— Почему же? — Шкива выжидательно замер.

— Капитан, я думаю, вы подозреваете то же, что и я.

— И что же вы подозреваете?

— Что это была не естественная катастрофа. Что они сами с собой это сделали.

— Но у нас же нет доказательств, — сказал Шкива с тревогой.

— Нет, капитан… — Фэндер умышленно недоговаривал. Слова его повисли в воздухе.

— Если это их рук дело, — стал развивать его мысль Шкива, — то каковы наши шансы найти дружбу среди таких людей?

— Невелики, — признал Фэндер. — Но такой вывод — всего лишь продукт холодного рассудка. И как таковой мало для меня значит. Я одушевляюсь согревающими душу надеждами.

— Снова вы начинаете. Нельзя противопоставлять доводы рассудка капризам праздной мечты. Надеяться, надеяться, надеяться — и для чего? Чтобы достичь невозможного.

На это Фэндер ответил:

— Трудное требует усилий, а невозможное — только времени.

— Ваши взгляды отравляют мой организованный ум. Каждое ваше замечание — это прямое отрицание всего, что имеет какой-то смысл. — Шкива передал телепатический импульс, адекватный горькому смеху. — Да ладно! — Он шагнул к собеседнику. — Припасы для вас собраны у корабля. Остается только пожелать вам удачи.

Они обнялись по марсианскому обычаю. Покинув воздушный шлюз, поэт Фэндер проводил взглядом большую сферу, которая, задрожав на старте, бесшумно скользнула к небесам. Она парила в воздухе, неотвратимо уменьшаясь, пока не стала просто точкой, готовой нырнуть в облака. Спустя миг и ее не стало.

Он еще долго не сводил глаз с облаков. Затем взглянул на аэросани, в которые был загружен его провиант. Взобравшись в откидное переднее сиденье, он переключил рычаг, подававший энергию к подъемным модуляторам, и поднял шлюпку на несколько футов в воздух. Большая высота требовала большего расхода энергии, которую теперь следовало беречь. Фэндер хотел сохранить энергию как можно дольше: еще неизвестно, сколько предстоит провести времени на этой планете. Так, на низкой высоте и на малой скорости он спланировал на санях в направлении найденного им источника красоты.

Позже он обнаружил маленькую сухую пещерку в горе, на которой остановил свой выбор. На ее обустройство ушло два дня кропотливой и осторожной работы: выравнивание излучателем стен, потолка и пола, — и еще полдня пришлось потратить на выдувание вентилятором силикатной пыли. После чего он загрузил припасы в глубину пещеры, завел туда сани и включил перед входом защитный энергетический экран. Нора в горе стала теперь его домом.

Сон не шел в эту первую земную ночь. Он лежал в пещере, липкий и бесформенный, лучащийся голубым светом, с громадными выпученными глазами, и ловил себя на том, что слышит звучание арф в шестидесяти миллионах миль отсюда. Его чувствительные усики изгибались в непроизвольном поиске телепатически передаваемых песен, но находили лишь одну пустоту.

Тьма становилась все глубже и непроницаемее, и весь мир был окутан жуткой тишиной. Его слуховые органы ждали вечернего пения лягушек, но здесь таких не водилось. Он вожделел знакомого жужжания ночных жуков, но никто не жужжал. Не считая одного раза, когда кто-то пронзительно завыл вдалеке, должно быть, на желтоватую Луну, он не слышал здесь ничего, совершенно ничего.

Наутро он умылся, поел, вывел сани и исследовал месторасположение небольшого города. Поиски не утолили его любопытства: только насыпи на едва различимом стершемся фундаменте. С одинаковым успехом это можно было считать и кладбищем, и давно вымершим городом. Обзор местности с расстояния в пять сотен футов дал немного: линии построек указывали на то, что здесь жили разумные существа.