— Я не занимаюсь прогнозами,— сказал тот надменно. — Но убежден, что бандиты будут убиты.

— Сережа, а ты? — спросил я у жующего помощника. Тот пожал плечами.

— Кто его знает...

   Операция готовилась солидно, добрая треть зала заседания должна была быть наполнена агентами комиссии, в зале было установлено шесть телевизионных камер, а на Чекалина с Тверитиным надели пуленепробиваемые жилеты. Процесс был липовый, и их хотели сохранить до суда настоящего.

   О предстоящем суде говорилось в прокуратуре, мелькнула заметка в «Московском комсомольце», в общем, оповещение было. В пятницу мы все с утра отправились туда, в зал, где предполагалось действие спектакля, и волнение было такое, будто мы сами идем на дело. Посторонний народ шел на процесс слабо, нынче люди ценили свое время и на ротозейные дела уже не разменивались. Собирались старички-пенсионеры, какие-то женщины с сумками, завсегдатаи судебных заседаний, но была и молодежь. Людей на входе не обыскивали, но всем следовало пройти через металлоискатель, и на кого аппарат реагировал, тех отзывали в сторону и проверяли наличествующий металл. Полковник Рогозин занял место неподалеку от скамьи подсудимых, и к нему то и дело подходили люди, которым он отдавал распоряжения.

   Мы с Костей расположились на балконе, откуда все было прекрасно видно, и представителей комиссии там было больше, чем случайных посетителей. Когда ввели подсудимых, внизу еще оставалось много свободных мест.

   Оба наши героя, и Чекалин, и Тверитин, чувствовали себя не слишком уверенно, и были совершенно правы. Хотя пуленепробиваемые жилеты на них были надежно замаскированы, они вряд ли могли знать, что Бэби имел привычку стрелять в голову. Чекалин нервно мял руки, а Тверитин то и дело посматривал в зал, будто искал там кого-то. Потом все встали, появились так называемые судьи, и все пошло как полагается. Оглашение материалов дела, допрос свидетелей, суровая обвинительная речь прокурора и выступление защиты. Я невольно думал о том, кто писал им все эти тексты. Процесс шел, а Бэби не появлялся. Напряжение росло, и в какой-то момент мне захотелось, чтобы вся эта комедия поскорее кончилась. Я глянул на Меркулова, тот трогал кончик носа и сопел, что говорило о его сосредоточенности. Тут-то все и началось.

   Сначала послышались чьи-то крики из зала, потом вдруг громыхнул взрыв, и поднялось облако густого черного дыма. Немедленно поднялась паника, крики, толкотня. Когда произошел второй взрыв, паника приобрела всеобщий характер, даже судьи повскакали с мест. Один из заседателей указывал рукой куда-то в зал, другой в нерешительности топтался у двери. Сам председательствующий судья о чем-то говорил по переговорному устройству. Мы, сидевшие на балконе, тоже вскочили, потому что поднявшийся дым скрыл от нас зал внизу. Кто-то начал кашлять, кто-то почему-то просил о помощи, а большинство просто не знали, что им делать, потому что были на службе. В дверь заглянул какой-то начальник и бросил команду:

— Быстро оцепить здание и никого не выпускать! Какая-то женщина рядом со мной рыдала, и я пытался ее успокоить, говоря ей, что от взрыва никто не пострадал. Я как в воду глядел, взрывы внизу были чисто отвлекающими мероприятиями. Когда дым рассеялся и мы увидели внизу разгромленный, опустевший зал, то единственное место, где еще встревоженно суетились люди, была скамья подсудимых. Мы с Меркуловым, предчувствуя нехорошее, кинулись вниз и, пройдя через несколько кордонов, вошли-таки в зал. Так и есть: пока шла паника, оба наших героя в пуленепробиваемых жилетах были убиты выстрелами в голову.

   Неподалеку Рогозин сухо, но очень сердито что-то говорил побледневшему Свищеву. Врач в белом халате растерянно озирался, словно ждал, что и в него в этот момент могут целиться. Я подозвал оказавшегося неподалеку Сережу и сказал:

   — Вызывай опергруппу из МУРа! Скажи, чтоб Грязнова оповестили.

   Рогозин услышал мой голос и немедленно подошел к нам.

   — Какая-то накладка случилась,— пробормотал он.— Будьте уверены, мы задержали всех собравшихся, мы его поймаем... Камеры должны были зафиксировать его...

   — Дерзайте, полковник, — сказал Меркулов. — Ибо иначе выходит, что вы провалили операцию.

   — Не беспокойтесь, — произнес Рогозин взволнованно, — я готов ответить.

   — Давайте разберемся,— миролюбиво предложил я. — Разве зал не осматривали перед запуском людей?

— Разумеется, осматривали.

— А людей обыскивали?

— Конечно. Он не мог пронести сюда оружие!

   — Тогда выходит, — сказал я, — что или это фантастический трюк Бэби, или...

— Что — или? — нервно спросил Рогозин.

   — Или этих парней ликвидировали ваши люди, — закончил я.

   — Вы думаете, что говорите? — возмущенно повысил голос Рогозин.

   — Он говорит серьезные вещи,— вмешался Меркулов резко. — Проверьте ваших людей, полковник. Это убийство было выгодно не только Бэби.

Рогозин раздраженно пожал плечами.

   — Разумеется, проверим. Можете сами взять на себя эту проверку, если вам так хочется.

   — Нет уж, нет уж,— возразил я.— Со своим людьми разбирайтесь сами.

   Мы попрощались и пошли к выходу, но нас поймала Лара.

   — Константин Дмитриевич, — сказала она. — Там в числе задержанных оказалась Нина Ратникова. Вы не могли бы ей помочь?

   — Нина Ратникова? — Меркулов с недоумением посмотрел на меня.

   — Жена убитого в Краснодаре капитана, — объяснил я. — Она долгое время была за границей и вернулась пару недель назад. Мы беседовали с ней, я тебе уже докладывал.

   Мы заглянули в зал, где собрали задержанных людей, и Лара вызвала оттуда Нину Шимову. Та, как и все, была растеряна и испугана, хотя и выглядела по-прежнему шикарно.

   — Здравствуйте, Александр Борисович,— пролепетала она. — Это такой кошмар!..

— Вас уже обыскивали? — спросил я.

   — Да, — сказала она, — на входе. У меня были ключи от машины и зажигалка...

   — Предъявите сумочку офицеру, — сказал я, указав на молодого лейтенанта, который наблюдал за нами.— Посмотрите, лейтенант, мы из федеральной прокуратуры.

   Тот кивнул, взял сумочку Шимовой и вывернул ее на стол. Лениво поковырялся в дамских вещах, пожал плечами и сказал:

— Все, можете забирать.

— Она пойдет с нами, — заявил я.

   Тот не отреагировал, и все вместе мы поскорее покинули место только что совершенного преступления.

   Она действительно была сильно возбуждена, и когда увидела, как дрожит ее рука, которую она протянула, чтобы включить зажигание в машине, то даже испугалась. Она никогда так не волновалась после совершения акции, и дело здесь скорее всего было в том, что ей не приходилось стрелять в присутствии такого количества людей. Надо было прийти в себя, и она закурила сигарету.

   В исполнении этой акции главная заслуга принадлежала, конечно, Сереже. Это он, воспользовавшись своим особым положением, приготовил взрывные пакеты, принес пистолет, и — главное, обеспечил отвлекающий эффект в нужное время. Пистолет с глушителем был упрятан в женской сумочке, ствол чуть выглядывал наружу, а через боковой карман она легко могла им воспользоваться. Они придумали это накануне, когда поздно вечером Сережа примчался к ней домой, перепугав Аню, и они почти до утра разрабатывали все тонкости предстоящей операции. Идея принадлежала ему, но главное дело осталось, конечно, Нине. Рано утром, выехав за город, она отстреляла две обоймы, привыкая к необычному использованию оружия. Сумочка с пистолетом была точно такой же, как та, с которой она вошла в зал, и Сережа в суматохе после взрывов снова поменял ее, чтобы поскорее от нее избавиться. Самое трудное было решиться на стрельбу, когда вокруг поднялась всеобщая паника, забегали люди. Тверитин с Чекалиным тоже вскочили, им тоже было интересно, что там взорвалось в другом конце зала, и Нина, стиснув зубы, дважды нажала спусковой крючок. Она видела, как дернулся Чекалин, но после выстрела в Тверитина толпа людей загородила их, да и она сама поспешила отойти подальше. Сережа едва нашел ее во всей этой кутерьме. Она даже не была уверена, попала ли она в Тверитина вообще.