— Да кончай же ты!..

   Леша обернулся в его сторону, криво усмехнулся и хрипло выкрикнул, кивнув на Аню, сжавшуюся у стены:

— Вон ее делай!..

   Датый глянул на Аню, которая испуганно подняла на него глаза, шмыгнул носом и буркнул:

— Ладно, я подожду.

   Леша наконец закончил и тяжело поднялся. Нина лежала перед ним, как половая тряпка, о которую он вытер ноги. Он ткнул ее в живот указательным пальцем и заявил:

   — Вот для чего ты нужна, сука подзаборная!.. Давай, Датый, делай ее...

— Это мы могем, — радостно объявил Датый, вскакивая. Застегивая брюки, Леша подошел к Ане, и та испуганно смотрела на него снизу вверх.

— Ты все поняла? — спросил Леша.

— Да, Лешенька, я поняла, — пролепетала та.

— То-то, — буркнул Леша и ушел на кухню выпить воды. Датый меж тем перевернул безвольную Нину на живот, приговаривая:

   — Щас, голуба, я тебя пригрею... Вот так, хорошо. Теперь давай ходи на меня!..

   Аня вскочила и выбежала на кухню. Леша пил воду из стакана, жадно ее глотая.

   — Лешенька, — взмолилась Аня. — Скажи ему, чтобы он этого не делал!..

— Чего — не делал? — не понял Леша.

   Тут из комнаты вскрикнула Нина и злорадно захохотал Датый. Леша выскочил с кухни, но через некоторое время вернулся, криво усмехаясь.

   — У каждого свои заморочки, — сказал он. — Ты вот тоже не без особенностей в этом вопросе, не так ли?

   — Но она-то здесь при чем? — всхлипнула Аня. — Что она вам сделала?

Опять простонала из комнаты Нина, и Аня сжалась..

   — Если хочешь знать, она мне чуть яйца не отшибла, — . сказал Леша. — Я бы ее вообще придушил...

   — Вы больше ничего ей не сделаете? — спросила Аня, плача.

— Да ничего с ней не будет, — ответил Леша, махнув рукой. — Бабы — твари, им такие упражнения только в охотку. Но если она рыпаться начнет, я ее пришью. Так и передай, поняла?

   — Как — передать?— испугалась Аня.— Вы что, меня здесь оставите? Я же не могу здесь оставаться, Лешенька!..

   — Останешься, — твердо произнес Леша, — и передашь все, что я тебе сказал. Потом придешь, расскажешь.

   — Но как же я могу? — недоумевала Аня. — Ведь это я сама ее подставила...

— Сможешь, — сказал Леша.

   Они уже ушли, а Аня все сидела у кухонного стола и рассматривала большой кухонный нож. Она взяла его в руки, жалобно заплакала и даже приготовилась резать себе вены, как вдруг услыхала стон из комнаты. Она вскочила и бросилась туда.

   Нина лежала на животе, и рука ее безвольно свисала на пол. Аня осторожно подошла, накрыла ее одеялом, и Нина открыла глаза.

— Кто? — спросила она.

— Это я, Нинуля, — жалобно пропищала Аня. — Как ты? Нина чуть повернула голову, посмотрела на нее и криво

усмехнулась.

   — Я — прекрасно, — произнесла она, едва шевеля губами. — А ты?

Аня заплакала и села на пол рядом.

   — Прости меня, Нинуля, родная... Это же все из-за меня!..

— Да я уже поняла, — проговорила Нина.

   — Он запугал меня, — всхлипывала Аня. — Даже задушить хотел... Каждый день приходил и запугивал!.. Обещал с квартиры съехать...

— Раз обещал, значит, съедет, — сказала Нина.

— Я ничего не могла сделать... — хныкала Аня.

   — Ладно, проехали, — сказала Нина, поднимаясь на локте.

— Ты меня прощаешь? — спросила с надеждой Аня.

— Мне сейчас не до тебя, — сказала Нина.

— Тебе помочь? — спросила Аня.

   — Да, помоги,— кивнула Нина, намереваясь подняться. — В ванную меня отведи, отмыться... Телефон ведь действительно звонил, не так ли?

   — Да, это Феликс, — подтвердила Аня. — Он еще позвонит.

— Это хорошо, — кивнула Нина. — Он мне нужен.

   Аня довела ее до ванны и даже помогла сесть и включить воду.

   — Хочешь, я тебя помою? — предложила она почти просительно.

   — Так мы не услышим звонок, — сказала Нина. — Если он позвонит, когда я буду в ванной, то принеси телефон сюда, поняла?

— Да, конечно, — сказала Аня.

   — И больше никому двери не открывай, — добавила Нина. — Хватит с нас на сегодня гостей.

   Аня охотно улыбнулась в ответ на эту шутку и жалобно всхлипнула. Ей опять хотелось плакать.

   Она прошла в комнату, стала у окна и принялась размышлять, что будет, если она выпадет из окна Нининой квартиры. Нина жила на третьем этаже, и никакой вероятности в скором смертельном исходе не было. Люди падали и из более высоких окон и оставались в живых. Но сам процесс падения казался Ане чрезвычайно привлекательным. От этого переживания ее отвлек телефонный звонок, и она схватила трубку.

— Але!.. — сказала она. — Феликс?

   — Для кого Феликс, — услышала она в ответ, — а для кого и Феликс Захарович. Где там Нина?

   — Знаете, она опять в ванной, — сказала Аня. — Но она просила, если что, нести телефон прямо туда.

— Хорошо хоть — не в туалет, — проговорил Феликс. Аня вошла в ванную с телефоном и шепнула:

— Это он.

   — Спасибо, — сказала Нина, лежавшая в ванне без всякого движения.

Она взяла трубку, указала, куда поставить аппарат, и произнесла: -Я.

   — Что-то ты долго моешься, подружка,— заметил насмешливо Феликс.

   — Я испачкалась уже после того, как помылась, — ответила Нина.

— Что-нибудь случилось? — насторожился Феликс.

   — Ничего, — сказала Нина. — Это личное. Какие новости?

— Все новости нынче у тебя, — сказал Феликс. — У меня что, так, мелочь всякая. Он через неделю в Швецию намыливается, с делегацией. Надо бы провернуть наше дело до его отъезда.

— У меня все готово, — ответила Нина.

— В самом деле? — искренне удивился Феликс. Нина промолчала.

   — Ну молодец,— сказал Феликс— Какая нужна помощь?

— Никакой, — отвечала Нина жестко.

— И когда?

   — Ровно через неделю, — сказала Нина. — В следующую субботу.

   Феликс на другом конце провода глубоко и шумно вздохнул.

— Приемлемо, — сказал он.

   Слушания проходили в одном из небольших залов «Белого дома», и, входя туда, я не мог не вспомнить эпопею августовского путча. Самому мне находиться здесь не пришлось, мы «отсиживались» под арестом, приговоренные уже по самому крупному счету, но «Белый дом» Российского Верховного Совета и для нас был символом освобождения. Я не мог не испытывать благоговения перед этой архитектурной громадиной.

   Меркулов расположился в компании с рядом официальных лиц из прокуратуры, Министерства внутренних дел и службы контрразведки, я же разместился среди гостей и ротозеев. Я представить себе не мог, сколько в здании Верховного Совета было этих самых ротозеев — просителей, ходатаев, родственников и знакомых. Все они слушали выступления не слишком внимательно, постоянно ведя между собою какие-то разговоры, обмениваясь бумагами, хихикая и сплетничая. Выступления того стоили, ибо были исполнены формальной презентабельности, без какого-либо намека на реальное решение реальных проблем. Это действительно был социальный театр, и задача его состояла в том, чтобы убедить граждан страны в значительности проводимой здесь работы. Реплики и вопросы депутатов были порой резки и интересны, они вызывали реакцию среди гостей, вплоть до смеха и аплодисментов, но я не видел большого смысла в публичном избиении официальных лиц. Ведь они играли в ту же игру, что и депутаты. В этом ряду Костя Меркулов запомнился, пожалуй, только краткостью своего выступления.

   Когда на него тоже накинулись депутаты, он отвечал им с таким достоинством, что даже среди гостей, которые изначально были настроены против представителей правительства, к нему возникла очевидная симпатия. Я был горд за своего начальника и простил ему заигрывание с молодежью.

   Депутатский буфет вопреки доходившим до меня слухам не потрясал изобилием, но мы перекусили вполне удовлетворительно. Искомый эксперт уже ждал нас в кабинете, куда надо было подниматься на лифте и идти по коридору под бдительным присмотром охранника с автоматом. Кабинет эксперта был небольшой, но уютный, а сам хозяин оказался сухоньким старичком с остатками седых волос на голове и орденскими планками на груди. Меркулов нас представил. Старичок оказался Леонардом Терентьевичем Собко. Рука у него была маленькая и горячая, и при пожатии он пытливо заглядывал в глаза, сразу вычисляя новых знакомых. Чем-то он мне сразу напомнил компьютер Лары и Сережи.