— Я не уполномочен говорить за генерала Чернышева, — сказал он наконец, — но хочу вас уверить, что мы с ним мыслим одинаково. Ваша конспиративная демократия чрезвычайно благоприятствует совершению переворотов, — добавил он не без ехидства.

   — К сожалению, — согласился Феликс Захарович. — Но это только на первом этапе.

   — Я поговорю с генералом, — сказал Рогозин, — и мы с вами свяжемся.

   — Вот еще что, — вспомнил Феликс Захарович. — Начались мероприятия второго этапа. Вы не должны отказываться от участия в них.

Рогозин чуть усмехнулся.

— Разумеется. У вас еще есть предложения?

   — Нет, спасибо и на том, — сказал Феликс Захарович. — Дело, которое мы затеваем, должно быть тщательно подготовлено.

— Я с вами согласен, — отозвался Рогозин.

   Феликс Захарович еще попытался сказать какую-то банальность, но вконец стушевался и распрощался с Рогозиным очень сухо. Впервые в жизни он затевал серьезную операцию по собственной инициативе, и это его волновало, как ребенка.

   Он подождал, пока машина Рогозина отъедет подальше, развернулся на шоссе и покатил назад, в Москву. Сейчас, почувствовав себя лидером значительного процесса, он ощутил настоятельную необходимость общения с человеком близким, с кем не надо было бы подбирать каждое слово и беспокоиться о последствиях своей откровенности. Он хотел повидать Нину.

   Нина, которая редко интересовалась газетами, увидав по телевизору выступление Стукалова в редакции «Свободной газеты», а его транслировали, как сенсацию, прямо в записи на бытовую кассету, была шокирована. С утра она поспешила в газетный киоск, купила последний номер «Свободной газеты», в которой уже были комментарии к прозвучавшей прежде сенсации, не удовлетворилась этим и накупила еще различных изданий, где эта новость вовсю обсуждалась, и села в скверике у дома на лавочку прочитать все это. Сам поступок Стукалова ее искренне возмущал, но то, что он рассказывал, его очевидная ложь о знакомстве с Бэби — то есть с нею самой! — описание «его» особых зверских навыков Нину просто шокировали. Она не могла понять, то ли действительно так задумывалось руководителями проекта, то ли это вдохновенная импровизация самого Стукача. В любом случае— она понимала это теперь особенно ясно — с этого момента у нее должна была начаться новая жизнь. Теперь она была «кровавым Бэби», садистом и человеконенавистником. Хоть плачь, хоть смейся.

   Феликс Захарович, остановив машину на некотором расстоянии от ее дома, шел к ней пешком и заметил Нину в скверике совершенно случайно. Увидев рядом кипу газет, он понял ее состояние и сел рядом молча.

— Ты? — удивилась Нина.

   — Почему тебя удивляет мое появление? — спросил Феликс.

   — Я ничего не понимаю, — сказала Нина. — Кто такой этот Стукач? Он действительно работал на вас?

— Конечно. Все, что он рассказывает, правда. Она усмехнулась.

— И про Бэби тоже? Феликс Захарович рассмеялся.

   — Они про тебя ничего не знают, вот и напридумывали. Это ведь не я составлял текст его выступления. Тебя это что, беспокоит?

— Я просто перепугалась, — призналась Нина.

   — Это начало второго этапа, — объяснил Феликс. — Теперь мы обеспечиваем гласность судопроизводства.— Он хихикнул.

   — Хотите напугать всю страну? — спросила Нина. — Зачем?

   — Не беспокойся, вся страна не испугается, — сказал Феликс. — Совсем даже наоборот. Мы ждем активной поддержки населения.

   Нина посмотрела на него с удивлением, она никогда не задумывалась о том, куда все это направлено.

— А что в этом случае должна делать я?

— Свое дело, — сказал Феликс.

   — Кстати о моем деле, — вспомнила тотчас же Нина. — Ты обещал назвать мне адрес Люсина. Второй этап начался, где же адрес?

   — Сначала дело, потом удовольствие,— сказал Феликс. — Предполагается твое участие в одной сверхсложной операции. Мы должны ликвидировать Стукача.

   У Нины от удивления даже рот раскрылся. Машинально указывая пальцем на газеты, она спросила:

— Стукача? Вот этого самого?

— Да, — сказал Феликс жестко. — Этого самого.

— Но ведь он работает на вас?!..

   — Не совсем так, — уклончиво ответил Феликс. — У нас ведь тоже не все в порядке. Он работает на команду, которая пошла против течения.

Нина потрясенно покачала головой.

   — Слушай, но ведь это значит... Значит, и меня когда-нибудь тоже...

   — В том-то и дело, — сказал Феликс со вздохом. — Если мы не опередим их, они опередят нас. И тебя, и меня, и еще целый ряд товарищей.

   — Куда же это мы с тобой вляпались? — спросила Нина сокрушенно.

   — В политику, — сказал Феликс. — Теперь нам нужна сосредоточенность и дисциплина.

Нина кивнула и протяжно вздохнула.

   — Мне-то деваться некуда, — сказала она. — Я к тебе цепями прикована. Ты что-нибудь узнал про тех двоих?

   — Ищем, — сказал Феликс и улыбнулся. — Ну что, внучка, пойдем в «Славянский базар»?

   — Только базара мне сейчас и Не хватает, — печально улыбнулась Нина.

   Феликс только рассмеялся. Они поднялись, и он проводил ее до подъезда ее дома. Настроение у него было приподнятое, и он говорил Нине убежденно:

   — Мы все перевернем, милая. Мы заставим их считаться с очевидным. Надо только решиться и сделать последний шаг.

   — Я не очень представляю себе, как подобраться к этому Стукачу, — сказала Нина. — Он, наверное, в Лефортово?

   — В Бутырке, — сказал Феликс. — Но операция пройдет в другом месте. Не волнуйся, на этот раз все организовывает фирма, твое дело только выстрелить.

   — Нет проблем, — сказала Нина. — Но после этого ты дашь мне адрес Люсина?

— Конечно, — сказал Феликс, улыбаясь. — Тотчас же!

   Стукалов пел, как канарейка. Он теперь был суперзвездой российского преступного мира, его фотографии были во всех газетах, его слова повторялись всеми. Его допрашивали в МУРе, в федеральной прокуратуре, в Московской городской и даже на Лубянке. Телевизионщики жаждали устроить грандиозное шоу с его участием, министры в обширных интервью комментировали его появление, депутаты устроили закрытое заседание Верховного Совета, чтобы ознакомиться с показаниями этого мерзавца. Конечно, больше всего их интересовал список лиц, приговоренных Судом Народной Совести, это было главной темой дня, и даже популярные телевизионные передачи с модными ведущими были полны измышлений на эту тему. Например, пригласили с десяток молодых дельцов и интересовались их мнением о существовании Суда Народной Совести. Дельцы были уверены, что это провокационная вылазка «бывших», говорили о грандиозной пользе, какую они приносят обществу, но выглядели при этом очень жалко.

   В эти дни я виделся с героем дня чаще других, потому что оказался ведущим следователем по его делу. А если быть более точным — следователем, ведущим его дело. Знакомые названивали мне, чтобы выяснить, не включили ли и их в этот пресловутый список, но Стукач не называл ни одного имени. Даже мать была убеждена, что мой бывший отчим, бессовестный делец Паша Сатин, приговорен Судом НС, и умоляла предупредить его об опасности. Она не знала, что сам Паша названивал мне чуть ли не каждый вечер, хотя помнил, что наше расставание не предполагало возобновления отношений. Вместе со многими другими нуворишами Паша собрался отсидеться где-нибудь на теплом Западе, и я пожелал ему счастливого пути.

   После первых звездных выступлений Стукалов быстро стал сникать, начал путаться в показаниях, дерзить и врать. Из него выжали условное имя его ведущего, некоего Гризли, как он уверял, бывшего сотрудника девятого отдела КГБ, отдела личной охраны видных партийных и государственных деятелей. Проверкой было установлено, что этот самый Гризли, Григорий Злобин, был уволен из рядов чекистов еще при Чебрикове и никогда не занимал значительных постов. Самого Злобина не нашли, но его ближайшие родственники уверяли, что не видели его лет пять. Во всяком случае, официально он выписался с места проживания еще весной девяносто первого года и с тех пор формально являлся как бы бомжем. Грязнов полагал, что это гэбистские фокусы с консервированием агентов, но у меня и у Меркулова все это вызывало серьезные сомнения.