Еще не легче! Люди моего младшего родного брата Темуге перешли на службу к шаману, а когда он послал своего офицера привести их назад, эти уроды офицера избили. Это уже похоже на зачатки бунта! Когда Темуге приехал разбираться, его поставили на колени и заставили извиняться перед шаманом. Темуге всегда был дураком и трусом, но он мой брат. Шаман считает, что окурил меня травкой и я тоже стану таким как Темуге? Что он себе там внушил? Попробую и я кое-что внушить нашему трусу.

Я сидел в моей юрте с Темуге, когда в нее вошел Кокочу со своими братьями. Неужели он думал, что я буду с ним драться? Когда они, по-хозяйски, расселись, встал Темуге, схватил шамана за ворот халата и сломал ему спину. Что-то там говорил, это было не важно. Братья вскочили, ворвалась моя охрана и окружила меня. И тогда они заплакали, они думали что их брат мертв, а я ускользнул от возмездия и не скоро им удастся... Мы вышли из юрты. Бортэ говорит, что ночью дух мертвого шамана покинул юрту вместе с его телом, которого не нашли утром.

Дух шамана покинул его тело перед утром, когда я перерезал ему горло, а тело вынесли по кускам, незаметно. Но нашлось целых шесть кусков шамана, очень заметных и узнаваемых, и все эти куски по одному получили его братья, с просьбой о молчании. Я не убью их сразу, они изгрызут себя сами изнутри от страха за свою жизнь и жизнь своих семей, и только тогда их добьют люди, назначенные мною в наблюдение. А предатели из свиты Темуге разделили судьбу шамана, но не до конца, их никто не добивал. Дня два у них есть, так мне обещал мой приятель, майор милиции, научивший меня этой казни в далеком сумрачном городе, также, как я научил Темуге. Я пришел из другого мира, но, думаю, он не менее жесток, вам есть чему у нас поучиться.

Когда-то давно, лет двадцать назад, сидел я на даче у нашего самодельного камина, смотрел сквозь огонь и думал о том, как все могло быть в этот тихий семейный вечер. Что нас сейчас - двое с матерью, а вокруг могли звучать детские голоса и она что-нибудь ласково выговаривала бы старшему внуку, не желающему сидеть рядом с бабушкой и пить горячее молоко перед сном, потому что еще не поздно и все играют на улице, а его не пускают! Ну, правда же, баб? Задорный мальчишеский щебет и крики за окном подтверждали - правда. И мой младший сын мог ползать по мне и моему любимому старому креслу, выражая полное согласие со старшим братом, что только дай ему и вот, сейчас, он первый поползет к свободе, только ходить еще плохо умеет, но все равно научится, и пахло бы от него детством и маминым молоком. И моя несостоявшаяся жена с улыбкой смотрела бы на эту идиллию, иронически усмехаясь, а глаза ее светились любовью, покоем и счастьем. Голоса звучали у меня в голове, голоса людей, которых никогда не было, и которым никогда не суждено было появиться на свет. А улыбку младшего сына я видел как наяву, даже зажмурившись изо всех сил. Я знал, какое это было бы счастье и не надо было матери меня в этом убеждать в тот вечер, который мы молча провели у камина. Внуков она так и не дождалась.

У меня всегда был мой дом. Светлый, просторный в солнечную погоду, теплый и надежный в ненастье. Перед домом была большая поляна, отделенная от окружающего мира забором из штакетника по грудь, с резными широкими воротами, от которых вела дорожка до самого крыльца. Вдоль всего забора тянулась дорога, а за нею были леса, поля, горы, моря и весь мир, населенный людьми. В детстве в доме жил я с родителями, на поляне гомонили, бегали, играли и боролись мои друзья, на заборе с нашей стороны сидели, как воробьи, мои приятели и весело переговаривались с друзьями друзей и их друзьями, со своими приятелями, и их приятелями, и просто со знакомыми по жизни, проходящими и пробегавшими по дороге по своим делам, спешащими в туманные дали или - только что вернувшимися из пионерского лагеря и хваставшимися открытым миром.

Поляна была огромной, забор невысоким и прозрачным, а мир добрым, удивительным и справедливым. В четвертом классе мама впервые разрешила мне самому пригласить на день рождения своих друзей и я пригласил. В нашу малогабаритку явились с поздравлениями все сорок пять человек. Там были мои школьные друзья, почти вся моя дворовая команда и, наверное, половина ребят моего возраста нашего микрорайона. Были даже двое ребят из деревни, которая тогда доживала свои последние дни и имя которой сейчас носит вся теперешняя городская окраина. Был сын путевого обходчика нашей станции, ее давно нет и вместо станции теперь метро. Мы с ним постоянно дрались, но он тоже был моим другом. И это - только мальчики, своих музыкальных девочек я приглашать постеснялся. Я тогда вообще стеснялся девчонок. И мы всех приняли, спасибо маме, и было весело, очень хорошо и совсем не тесно. Это был самый большой мой день рождения и я его запомнил на всю жизнь.

На поляне стояли столы, за ними сидели наши родственники и знакомые родителей, постоянно кто-то вбегал и выбегал - из ворот и в ворота, шла счастливая и такая естественная жизнь. И никаких киношных спецэффектов, грозы или внезапной тишины, предваряющих наступление 1941 года. К окончанию института количество друзей на поляне снизилось до человек тридцати, кто-то пришел, а кто-то тихо ушел по своей взрослой дороге, а в доме мы с мамой остались вдвоем. Война начала заполнять кладбище в тенистой роще за домом, а в дом пришел и стал жить Юра. Послевоенная жизнь мало чего изменила, кроме возраста суровых или юморных и шебутных мужчин на поляне. Зато забор был весь увешан любопытными носами, вдоль всей его протяженности постоянно шел праздник, гремели тосты и салюты, призывы всем пережениться и выпить за здоровье молодых. Запах шашлыков доносился до крыльца и отвлекал от умных мыслей сидящих на его ступеньках шахматистов и математиков. Человек пять коммерсантов все-таки перелезли через забор и от всей души угощали присутствующих вояк, поэтов и мыслителей. Потом в дом пришел дядя Коля и ушла мама. Потом ушли все и я остался один.

Сейчас я спрашиваю себя, когда же Бортэ поселилась в моем доме? Я перестал о нем думать, жил и не ощущал его вокруг. По науке, это все называется личное пространство. Дом исчез и пространство сжалось до точки в моей груди.

Я спрашиваю себя, но - что сказать? Я не знаю. Когда мир меня снова заинтересовал, дом уже был и Бортэ жила в нем. Кто она мне? У меня никогда не было родных братьев и сестер, мне не с чем сравнить, но точнее всего будет сказать что Бортэ - моя сестра. Не старшая или младшая, я никогда не искал у нее защиты или совета и никогда я не пытался ее вести по жизни. Приемная сестра, одногодок. Возраст здесь не причем, я в ней его не ощущаю, когда мы встретились - ей было меньше сорока, на взгляд я сказал бы, что около тридцати шести. Ровная и спокойная помощь мне, без просьб, обязательств и назиданий, и принятие моей помощи без благодарности и влюблено-преданного взгляда младшей. Мы существуем в моем доме естественно, не доставляя друг другу неудобств и стеснений, каждый свободен в своем выборе пути и каждый примет и поддержит этот выбор другого. И не надо слов, чтобы это все объяснить.

Бортэ привела на поляну всю свою семью. Мою семью. Я привел Боорчу и Мухали. Дети Бортэ - дети моей сестры, я заменил им отца и учу их жить в обществе мужчин. Моя приемная мать - мать мужа моей сестры, а ее сыновья, родные и приемные - дяди сыновей моей сестры. Так я воспринимаю свою семью, так я ее чувствую и семья отозвалась мне, я стал для нее родным. Но в моем доме есть пространство только для Бортэ и еще двоих. Дом не маленький, просто поляна очень большая, а я долго жил в одиночестве. Наверно, я не привык доверять многим людям? Главное, за забором - просто толпа. Дружелюбная. А, за спинами у толпы, опять целый мир - степь, леса, горы и где-то моря, моря! И у меня опять есть мой дом.