Мы запивали эти великолепные кушанья вульгарными напитками, оказавшимися в нашем распоряжении: крепким белым вином из Руэды и красным безвкусным пойлом со следами пробки, – огорчение, которое отчасти осквернило памятный гастрономический опыт. По крайней мере к еде не подавали хлеба, только если отдельно попросить, что и проделала Чанфрадас, автоматически вызвав у меня чувство стыда за нее, она даже намазала его маслом, когда думала, что я ее не вижу: наказана, останется без петтинга на какое-то время.

Хулито Куррутака вызвался заплатить за ужин, и мы не стали с ним спорить. Вся сумма не доходила до тысячи дуро; кроме всего прочего, еще и дешево. Этот Антончу, видимо, совсем никакой прибыли не получает при таких-то ценах: четыреста песет за блюдо, учитывая качество составляющих продуктов и время приготовления.

Кто такой этот Антончу? Я бы поставил остававшиеся у меня деньги в качестве ставки в покер, что это не то жвачное животное за барной стойкой. Несомненно, речь идет о поваре. Меня охватило величайшее любопытство узнать, как выглядит этот удивительный незнакомец, заброшенный судьбой в такую задницу, но до того момента матовая дверь в кухню оставалась наглухо закрытой. Мне захотелось подольше просидеть в этом заведении, чтобы поглядеть, не откроется ли тайна, вследствие чего мне пришлось заказать всем красного вина, что было болезненным решением о моем теперешнем положении почти нищего: конечно, я исключил для себя возможность повторного заказа блюд.

Как говорят дураки в последних американских фильмах, когда натыкаются на ключ к какой-нибудь загадке: «бинго!», – впрочем, раскрытие инкогнито сожгло все мои начертанные заранее схемы.

Как только мы приступили к вину, заказанному за мой счет, открылась дверь святилища, и на пороге появилась огромная толстуха, вся в поту, и заговорила с клоном – помощницей жвачного животного за стойкой. Стало быть, это и есть повариха? Казалось, на это указывал ее наряд: белый передник с нагрудником поверх белого халата и шапка, похожая на зонтик медузы, позволяющая собрать под ней волосы. Ладно, во всяком случае, я удовлетворил свое любопытство. Однако чувствительная стрелка весов моей интуиции упорно показывала «нет». Круглая повариха вернулась в свою берлогу, и в промежутке, пока дверь открывалась и закрывалась, я попытался подглядеть, есть ли еще кто-нибудь внутри, в глубине, но мой угол зрения не позволил мне этого сделать.

Мы вознамерились уходить. Мерче хотела довершить наше путешествие в касбу остановкой в «Сарраде», отвратительном вертепе, где подают слабящий гипускоанский сидр и какие-то «очень вкусные» мавританские блюда.

И тут появился настоящий повар, моя интуиция сыщика не ошибалась: та тетка-баобаб была на кухне только поваренком. Но кровь застыла у меня в жилах: поваром оказался Хаддок, чуть не оторвавший мне голову прошлой ночью в «Твинз»!

Я мысленно порадовался, что не притащил с собой Мило, который испачкал бы своими лапками пол, покрытый уличной грязью. Я укрылся за торсом Хулито и одним глазом стал наблюдать сквозь перья дрофы на тирольской шляпе Мерче, – хорошо хоть, что принято одеваться поскромнее, когда приходишь в кварталы простолюдинов. Значит, Антончу – это тот людоед. Разумеется, я вспомнил, что так его и называли близнецы Ригоития.

Как бы там ни было, казалось невероятным, что воспаленный мозг подобного идиота способен создавать и разрабатывать такие гениальные блюда. И все-таки это он был и поваром, и хозяином, тут не могло быть ошибки. На нем была белая рубашка с рукавами, засученными до самых угрожающего вида бицепсов, фартук без нагрудника и никакого головного убора: с волосами стального цвета, спутанными как будто под действием скороварки, кипевшей под ними. В огромный стакан для сидра он налил себе на пять пальцев красного вина из бутылки «Доминио де Конте» – он позаботился о том, чтоб обеспечить себе водопой, – и разделался с ним двумя глотками. Затем он устроил короткий, но сильный нагоняй с криками паре мутантов – перед посетителями – какая нелепость, – они смотрели на него с почтительным страхом, словно овцы на ярмарке, – за какую-то гадость, доставленную поставщиком, – и, наконец, обратил свои глаза с выпученными белками в мою сторону, и я счел этот момент подходящим для того, чтобы быстро ретироваться из его опасных владений.

Через два дня я пошел в театр «Арриага», где смотрел какую-то невероятную глупость. По окончании этого извращения – хорошо хоть меня пропустили бесплатно – мои кожаные «lottusse»[43] неосознанно привели меня в Каско– Вьехо. Почти не отдавая себе в этом отчета, я оказался на улице Перро, перед дверью пугающего и одновременно притягательного бара Антончу.

В первый раз я не обратил на это особенного внимания, а сейчас заметил и удивился: странно, что на двери трактира не было таблички, запрещавшей вход с собаками, учитывая, что мой собственный Хаддок, кажется, их ненавидел.

Бар был практически пуст в тот вечер понедельника. Войдя, я решил, что людоеда нет на месте: дверца в кухню была открыта, и там виднелась только горообразная помощница, ковырявшаяся с великолепными спинками трески, уже засоленными. Мое внимание также привлекло то обстоятельство, что вышеупомянутая кухня была очень маленькой, горообразная повариха занимала ее почти полностью. Я не мог представить себе, каким образом они помещаются там вместе – вспомним, что Хаддок тоже был размером со шкаф, – чтобы заниматься в этом свинарнике искусством нарезки кушаний.

Меню изменилось на шестьдесят шесть и шесть десятых в периоде процентов с моего предыдущего посещения: повторялись только морской гребешок под соусом из копченого сала и спинки трески в масле.

Позже мне предстояло узнать, что каждый день менялись только два блюда и что все меню целиком не было определено: ведь Антончу Хаддок был очень плодотворен и постоянно добавлял туда какое-нибудь новое изобретение, которое либо задерживалось в списке, либо нет, – согласно тому, как его принимали посетители.

Пышные новинки были следующие:

Я сделал несколько выводов. Первый: что свирепый Антончу лавирует между офранцуживанием, новобаскскими тенденциями и средиземноморской кухней с наилучшим и очень острым чувством их взаимной сочетаемости; второй: что в его чудесном меню в изобилии водились гениальные творения с фуа-гра, устрицы и производные от картофельной запеканки; и третий: что уровень качества блюд во время первого посещения не был случайностью.

Поскольку в театр я ходил с Росамари, бывшей секретаршей и покинутой любовницей моего отца – она была ею по крайней мере с тех пор, как Франко коньки отбросил, и признавалась мне, сдерживаясь, чтобы не заплакать, отчего ее личико тапира кривилось и становилось еще более некрасивым, что в последнее время дон Леонардо и ее избегает, – которая с детства старается подкинуть мне денег каждый раз, как меня видит, то я позволил себе заказать пару деликатесов: устрицы и саварэн – две кулинарные находки, сопоставимые по своей значимости с изобретением шпиговальной иглы, третьего зубца вилки и парохода.

Покуда я отпустил свой разум порхать, убаюканный бесплатной возможностью дать пищу своим чувствам, вдруг вошел он! Warning![45] Я инстинктивно натянул по самые брови пушистую шотландскую шапку – подлинную, купленную в Дамбартоне, на берегах Лох-Ломонд, – и стал почесывать висок ладонью, чтобы скрыть пол-лица. Он какое-то мгновение смотрел на меня, но не узнал, так мне показалось. Он шел в сопровождении двух приятелей, которых, кажется, вытащили – одного из госпиталя Санта-Крус во время Второй карлистской войны, а второго из фильма Тода Браунинга «Уроды». Я не сделал того, что должен был сделать – от скольких неприятностей это бы меня избавило! – того, что требовала элементарная осторожность, ведь я знал, что мне следует сделать: заплатить и удрать с попутным ветром – вместо этого я остался и стал шпионить. Тем более что Антончу вместо того, чтобы пройти за барную стойку и на кухню, остался болтать со своими собратьями.