Подчистив тарелку, она поцеловала мне ожог на руке и показала, что лежит у нее в сумке. Это была игра-викторина, «Тривиал персьют», и маленький амазонский хлыстик.

– На этот раз никаких тузов в рукаве. Если ты вы играешь у меня в «Тривиал», мы потрахаемся. Если выиграю я, я нанесу дюжину ударов хлыстом по этой попке… которую мне, кстати, уже хочется увидеть. Согласен или нет?

Она была не кровожадна, она просто была садисткой со скромными притязаниями. Она могла достичь оргазма, только если причиняла физическую боль, или унижение, или и то, и другое одновременно своему сексуальному партнеру. Но во мне-то не было ни капли мазохизма; и мне пришлось вести себя с ней в постели крайне осмотрительно.

Мое прилежное чтение толстенной энциклопедии «Эспаса» обеспечило мне прочный налет общего образования, и я без особенных трудностей выиграл у нее в «Тривиал».

Казалось, проигрыш ее не огорчил.

Она встала, развязала пояс плаща, скинула его, и он упал к ее ногам. Под плащом она была совершенно голая, не считая двухрядного жемчужного ожерелья и закрытых туфель с острым носом и высоченным каблуком-шпилькой.

Полностью обнаженная, она оказалась еще более привлекательной, чем я представлял себе ее множество раз, мастурбируя при воспоминании о ее фигуре в нижнем белье, пока она проигрывала в покер.

Я накинулся на нее, как возбужденное животное.

Я одним движением руки скинул со стола грязные тарелки и бокалы, чтобы освободить место, и сорвал с себя одежду.

Вид моего крепкого и длинного колющего оружия (я был очень возбужден) отнюдь не воодушевил ее вопреки моим ожиданиям, а, наоборот, испугал.

– Какое варварство! Я никогда ничего подобного не видела! – Она даже не дотронулась до него. – Какой огромный! И все это ты хочешь в меня засунуть? Только половину, везунчик, и очень осторожно… Я очень нежная в этих вещах, Кепачо.

Я так ее хотел, что меня не обескуражило даже это смешное уменьшительное имя.

Я раздвинул ей ноги, заставил ее обхватить мои бедра коленями и вошел в нее – только до половины пениса. Ее длинные ногти, выкрашенные в цвет крови быков, убийство которых ей так нравилось видеть на площади, впивались мне в живот каждый раз, как я пытался продвинуться хоть на сантиметр глубже.

Мы продолжали эти sui generis[110] любовные отношения больше шести месяцев, до весны 1978 года.

Программа была всегда примерно одна и та же: мы объедались в каком-нибудь плохоньком ресторане, а потом играли в квартире, голышом, решая, для кого сегодня будет секс – для нее или для меня, то есть получит слуга взбучку или нет.

Я привык.

Мы решали, кому будет хорошо, при помощи самых разнообразных настольных игр: «Монополии», покера, шашек, домашней рулетки и бинго, и даже парчиси, гуська или самых глупых игр из серии «Гейпер». Мой дом был похож на парк развлечений.

Я редко проигрывал.

Она кончала, когда лупила меня хлыстом, битой пелотари,[111] пучком крапивы, бамбуковой тросточкой, ремнем, мокрым, завязанным в узлы полотенцем, толстым куском эластичной резины и просто рукой – ладонью, кулаком или пальцами, сложенными, как для щипка.

В особых случаях она также на меня мочилась. Я смотрел, как она в этих битвах достигала спазматических оргазмов, сотрясавших ее с головы до ног, как соски ее увеличивались и становились твердыми, словно камни (ах да, она также била меня мешочком с камнями, чуть не забыл), – в такие моменты она была красива, как никогда, – и в итоге получалось, что физическое наказание возбуждало меня.

Получив удовольствие, максимум, что она позволяла мне, – это положить свой возбужденный конец между ее потрясающих грудей, потереться о них и кончить ей на красивую шею, украшенную на многие миллионы.

А когда выигрывал я, мой приз ограничивался тем, что она позволяла мне трахать ее не более чем в четырех позициях и только половиной члена; она заставляла меня надевать на основание члена что-то вроде резинового пончика, сделанного по размеру, чтобы он выполнял род препятствия.

Она всегда вела себя пассивно, ненавидела оральный секс (я даже вспомнил с некоторой тоской о старательном горле Кресенсио), и даже речи не могло быть об анальном проникновении.

Кроме того, я должен был кончать не в нее. Она не хотела принимать никаких контрацептивов, а я не мог найти презервативов на свой размер.

Думаю, больше всего в наших коитусах ей нравилась моя скороспелая эякуляция.

У нее была еще одна мания, несколько выводившая меня из себя. В душе, на кухне (она иногда сама готовила какое-то ужасное месиво), а порой даже тогда, когда я ее пялил, она вдруг принималась петь во весь голос и всегда одно и то же – арию безумия Лючии ле Ламмермур Доницетти, ставшую популярной благодаря Марии Каллас, которая, кстати, умерла за год до того, как мне сообщила Бланка с нескрываемой радостью.

Но я принимал такое обращение и все равно получал от него удовлетворение. Я хотел ее страстно, как идиот, и, несмотря на то что она отдавалась мне столь часто, я с ума сходил от желания, как в первый день.

Кроме того, в определенном смысле я в нее влюбился.

Она что-то заблокировала во мне, и я не мог устранить эту блокировку. Я поклялся убить ее и не то что не искал подходящего момента, чтобы сделать это, дело в том, что большую часть времени я даже и не думал об убийстве.

Такое положение не могло продолжаться бесконечно. Кроме того, хотя у меня все еще оставалось достаточно денег из моих невольных сбережений, жизнь в Мадриде на протяжении стольких месяцев обходилась мне слишком дорого. Не говоря уже о съемной квартире, которая была недешевой, частые обеды и ужины с Бланкой в ресторанах, учитывая, сколько она сжирала, стоили мне целое состояние. Хоть она и разбогатела на опере, она понимала отношения между мужчиной и женщиной на старомодный лад и не участвовала даже в чаевых.

Благодаря сексуальной удовлетворенности и обжорству она еще больше растолстела, к моей радости. Но она начинала этим тяготиться и страстно желала похудеть. В конце мая, который был уже на носу, она должна была петь Аиду (критики считали ее лучшим сопрано в мире для женских партий Верди) в «Метрополитен-опера», и не желала ехать в Нью-Йорк, превратившись в кита.

Она отдалась в руки эндокринолога и безуспешно пыталась придерживаться шоковой низкокалорийной диеты. У нее не было силы воли, и она осаждала холодильники (свой и мой) при первом удобном случае.

Она попросила у меня помощи, чтобы похудеть, и предложила мне одну идею: ехать вместе в Соединенные Штаты. Она отправит дочь в интернат в Англии и обойдется на этот раз без горничной. Мы совершим путешествие без спешки, на роскошном лайнере (удивительно, но она согласна была раскошелиться на заоблачную стоимость билета в первом классе), чтобы недельку отъесться, прежде чем серьезно сесть на диету. Был конец марта, оставалось ровно два месяца до выступления в Нью-Йорке. Мы проведем их в уединенном сельском домике, который имелся у нее среди полей Коннектикута, только вдвоем. Мы сможем беспрестанно посвящать себя нашим эротическим играм, а я стану строго следить за ней, как любовник-полицейский, чтобы она соблюдала диету.

На случай, если не хватало чего-то еще, чтобы убедить меня, она в первый и единственный раз и без предварительной жеребьевки взяла на себя инициативу в сексе. Она забыла о своих ломаниях, засунула в себя мой член по самые яйца и позволила мне кончить внутрь. Я все еще помню об этом и все еще возбуждаюсь, это было потрясающе. Как я мог сказать ей «нет»?

А меня посетила еще одна отличная идея: обманув себя, я несколько успокою свою мстительную совесть. Забавно, что на самом деле это предприятие помогло ускорить развязку главы «Бланка Эреси».

Я знаю, что это должно было свершиться, но предпочел бы по крайней мере, чтобы все случилось в другой форме; я раскаиваюсь в произошедшем.