Да, это были настоящие пираты. На палубе «Лавалета» я видел пушки и пулемёты, задёрнутые брезентом, будто это спасательные шлюпки. Но дуло орудия не скроешь: оно торчит из брезента, как шило из мешка.

Шторм утих. Я шёл по палубе пиратского корабля, чувствуя за спиной два револьвера.

— Вниз! — коротко распорядился человек, который меня вёл.

И я стал спускаться по крутой лесенке, рискуя каждое мгновение сорваться и полететь кувырком. Ступеньки были высокими, скользкими. Вот, кажется, последняя. Там, внизу, зеркала, золочёные кресла, ковры, подсвечники с хрустальными подвесками. Ещё шаг, и я ступлю на ковёр. Нет, мне это показалось. Скользкая лестница не имеет конца. Что же это? Куда меня ведут? Почему? За что?

В большом зеркале я вижу человека, который сопровождает меня. Холодные зеленовато-серые глаза цвета морской воды. Брови над ними взъерошенные. Сухая, морщинистая кожа. Злой взгляд. Властный. Наверное, это капитан. Главный пират. Хотя почему-то он не похож на того золотоволосого, что я сегодня видел на мостике. А разве их разберёшь! Тот, с «Лавалета», тоже был бандитом, только хорошо одетым. Такой может выстрелить в спину и потом перешагнуть через убитого, как через бревно, не дрогнет.

Страшно. Ой как страшно!

«Где отец? Где Гегалашвили? Что с «Пушкиным»? Это ведь большой корабль. Неужели он не пришёл на помощь «Диспашору», не заступился за маленький катерок?»

Капитан пиратского корабля говорит мне в спину:

— Заложник.

Он говорит в спину, а я в то же время вижу его в зеркале. Он смеётся. Рот беззубый. Только два жёлтых клыка торчат сверху и один стальной зуб снизу. Большой чёрный рот.

От страха мне кажется, что у меня в жилах не кровь, а холодная газированная вода. Вся в пузырьках. Без сиропа, конечно. Ледяная.

Меня трясёт. Я хочу что-то сказать, запротестовать, кричать. Но не могу. Страх сделал меня немым и бессильным.

Мы проходим мимо зеркал по мягким, пушистым коврам. Я вижу огромные вазы и кувшины вроде тех, что были в историческом музее, когда мы ходили на экскурсию всем классом. И ещё у стены стоят кованые сундуки.

Капитан кладёт мне руку на плечо. Рука тяжёлая, будто она из камня или из чугуна.

— Стой!

Он подходит к одному из сундуков, поворачивает ключ и поднимает крышку. При этом раздаётся музыка. Одна музыкальная строка. Как по радио позывные какой-то далёкой радиостанции.

— Смотри! — приказывает мне капитан.

Я заглядываю в сундук. Он доверху набит белыми бумажными кирпичиками. О, я чудесно знаю, что это такое. Такие кирпичи, а проще сказать, оклеенные пачки денег получил в своё время на Обувке Емельян Петрович. Но здесь, в сундуке, не только деньги. Я вижу огромные ожерелья из жемчужин. Нитки жемчуга в мотках, совсем как корабельные канаты. В этих кругах блестят драгоценные камни. Они искрятся и отсвечивают, как электрические лампочки. Огромный сундук, и чего только там нет: золотые портсигары, брошки, кольца, браслеты и огромные сверкающие алмазы!

Я зажмуриваюсь:

— Что это?

— Пошли! — приказывает капитан.

Я попадаю в огромную каюту, где на полках золотые чернильные приборы со слонами, оленями и рысаками. Здесь как в комиссионном магазине: пишущие машинки, фотоаппараты, охотничьи ружья, картины — всего не перечислишь.

— Садись! — говорит мне капитан, закуривая длинную тонкую трубку.

До меня доносится запах чернослива и мёда. Я думаю о том, что же это такое? Почему я здесь? Откуда эти богатства?

— Со дна моря, — говорит капитан. — Сокровища погибших кораблей. И на «Карелии» много богатства. Пока не отдадут все богатства, тебя не выпустим…

«Чай», — хочу сказать я, но не могу произнести ни слова.

— Чепуха! — смеётся капитан. — Чай в трюме забил насосы. Ха-ха-ха! — Трубка у него в вытянутой руке. Он откинулся на спинку кресла. Он сотрясается от хохота. — Чай! Сахар! Кофе-какао! Ха-ха-ха! А ты видел, щенок, как вздёргивают висельника на грот-мачту? Не видел? Ха-ха-ха! Оттуда — с грот-мачты — чудесный вид. А крепких пеньковых галстуков хватит у нас на все команды: «Карелии», «Пушкина» и вашего корытца, которое называют «Диспашор»…

Да, так оно и было. Слишком страшно, чтобы всё подробно пересказать. Я понял, что из лап этого пирата мне не спастись. Но тут неожиданно помог случай.

Мы шли по палубе, через которую перекатывались волны, ежеминутно грозя нас смыть. Проходя мимо спасательной шлюпки, пират остановился. Здесь не заливало. Спасательная шлюпка спасала нас от волн, как волнолом. Мы стояли лицом к лицу — я и капитан. Но я в это время почему-то не видел его лица. Прямо у моей переносицы торчало дуло револьвера: кружочек и мушка над ним.

— Понюхай… — сказал пират. — Пахнет смертью.

Потом тёмный кружок дула сменился белым листом бумаги. Это был большой лист, вроде тех листов ватманской бумаги, которые лежали у нас на партах во время урока рисования.

— Подпиши! — тоном приказа произнёс капитан. В правой руке он держал новенькую самопишущую ручку с золотым пером. — Ну!

«Ни за что, — пронеслось у меня в голове. — Ни за что!»

И в это время огромная волна перемахнула через спасательную лодку, сшибла с ног пирата и смыла его за фальшборт. Это такой выступ на борту корабля. При этом он выронил бумагу и ручку.

«Бежать!» — мелькнуло у меня в голове. Но кто-то вцепился в мою ногу. Я посмотрел за борт и увидел пирата, который висел за перилами палубы, держась одной рукой за какой-то корабельный канат, а другой ухватившись за мой ботинок. Теперь он кричал совсем другим голосом — не угрожающе приказывая, а умоляюще прося:

— Спаси! Не двигайся! Ой, вытяни! Погибаю!

Волны подбирались к пирату, корабль раскачивался, борта были скользкими. Да, пират мог сорваться в любую секунду.

Я быстро нагнулся, поднял самописку и бумагу (она удачно упала на брезент и не промокла) и закричал пирату:

— Подпиши открытый лист!..

И вот уже «Диспашор» входит в родной порт, а я стою на капитанском мостике: в одной руке у меня рупор, а другой я придерживаю за пазухой открытый лист. Он даже чуть-чуть давит мне на грудь.

Мы стоим у причала и смотрим, как с «Диспашора» выгружают огромные ящики и большой зелёный сундук.

И море при этом спокойное.

Оно такое тихое и ласковое, что не верится, как это же море совсем недавно рычало и бесновалось.

И вообще многое было непонятным.

Когда «Диспашор» пришвартовался к пристани, я увидел размахивающих шапками Канаревского и Женю Ежина. И самое смешное: они приветствовали меня. А потом во время разгрузки, когда с берега, как обычно, кричали крановщику «вира!» — что значит «наверх» и «майна!» — что означает «вниз», зелёный сундук сорвался и полетел с высоты портового крана на булыжную мостовую пристани. А надо сказать, что мостовая у грузового причала была усыпана навозом, смешанным с грязью. Вот в этот-то навоз плюхнулся огромный сундук и разбился, будто был не из дерева, а из гипса. И во все стороны посыпались золотые кольца с бриллиантами, браслеты, ожерелья и пачки денег — одним словом, всё, что мы забрали у пиратов.

Женя Ежин вздрогнул так, будто его ударило электрическим током. Рука выронила кепку, которой он махал мне, туловище вытянулось, глаза и рот широко раскрылись. Он выкрикнул только: «Ой!» — и бросился на мостовую, хватая пригоршнями алмазы, бриллианты вместе с навозом, засовывая себе в карманы эту кашу…

А потом я помню шумную драку.

В нашем дворе закрыли ворота и начали делёжку.

— Вы обсчитали меня! — кричал Ежин-старший, держа двумя руками одеяло, в котором были золотые кольца и браслеты.

— Я не позволю обманывать моего мужа! — вопила его жена.

А Женя, Женя, что с ним творилось! Он ползал на карачках вокруг шумящей, возбуждённой толпы, подбирая закатившиеся колечки и бусинки от разорванных ожерелий. Благо на него никто не обращал внимания — все были поглощены дележом.