И Вителлий пытливо оглядел всех собравшихся.

Германик нахмурился.

— Да, — медленно сказал он. — Но я не могу понять...

— Зато я уже понял, — перебил его Вителлий. — Предательство, командир. Самое настоящее. Более того — предатель этот был прекрасно знаком со всеми деталями плана, а значит — занимает высокую должность.

Повисло напряженное молчание. Неприятные мысли одолели всех собравшихся. Кто-то из них предатель...

Гортерикс вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он повернул голову и увидел Гнея Домиция, который смотрел на него не мигая, с напряженным бледным лицом.

Молодой галл глубоко вздохнул, его губы шевельнулись, уже готовые произнести слова: «Я знаю, кто нас предал».

Но в последний миг офицер сдержался. Да, он был уверен, что изменник — Агенобарб, и он же несет ответственность за гибель Риновиста. Но ведь неопровержимых доказательств пока нет и нельзя вот так с ходу обвинить в предательстве приближенного Германика, который только что в бою доказал свою отвагу и преданность, разгромив и отбросив в лес херусков Зигмирта. Ну что ж, еще придет время...

Видимо, Гней Домиций понял, что происходит в сердце молодого галла, и криво улыбнулся. На душе у него было очень неспокойно, но пока он еще не проиграл и будет сражаться до последнего. Ничего, с помощью Богов он выкрутится из сложного положения, а дерзкий юнец, этот полуварвар, еще поплатится за свое упрямство.

Они продолжали смотреть друг другу в глаза. Один — с осознанием своего превосходства, которое давало ему высокое положение и знатность рода, другой — со спокойной уверенностью, которую дает понимание того, что ты прав и выполняешь свой долг,

Наконец Гортерикс чуть качнул головой и отвернулся, бросив через плечо короткую фразу:

— Душа Дуровира посылает тебе привет, достойный Гней Домиций, и ждет тебя в Подземном царстве.

Агенобарб скрипнул зубами и яростно дернул себя за рыжую бороду. Слышавший эти слова Публий Вителлий с любопытством оглядел сначала молодого офицера, потом — Домиция, хмыкнул многозначительно и повернулся к Германику.

— Ну что, командир, — сказал он весело, — мы сделали свое дело. Теперь можно и отдохнуть. У меня в обозе есть бочонок прекрасного вина, Я специально припас его, чтобы отпраздновать победу.

— Думаю, у нас еще будет случай распить его, — со смехом ответил Германик. — Да, сейчас мы отдохнем, это все заслужили, но успокоюсь я не раньше, чем искупаю моего коня в водах Альбиса, и не раньше, чем знамена легионов Вара будут возвращены и сложены в храме Божественного Августа. Только тогда мы сможем считать нашу задачу выполненной.

— Слава Германику! — эхом отозвались окружавшие своего военачальника офицеры. — Слава цезарю! Слава Риму!

И подхваченный солдатами, этот крик далеко разошелся по округе, пугая птиц и разбегавшихся по лесу варваров.

Без сомнения, самым несчастным в мире человеком был в тот роковой день бедный уроженец Халкедона шкипер Никомед. Боги явно за что-то невзлюбили его и наперегонки подстраивали почтенному греку всевозможные пакости, от которых его редкая бороденка еще более поредела и покрылась грязно-серой сединой.

В тот вечер, когда Никомед, пырнув ножом парфянского посла Абнира, поднял тревогу, обвиняя во всем «бандита и мятежника Феликса», корчма «Три циклопа», принадлежавшая достойному Гортензию Маррону, моментально наполнилась вигилами, которых вызвал, видимо, осторожный хозяин, не желавший портить отношения с властями.

Никомед был взят за шиворот и — в качестве свидетеля — препровожден прямо в канцелярию префекта города для снятия допроса.

Несмотря на не совсем вежливое обращение, грек считал, что ему повезло. В убийстве будет, без сомнения, обвинен Феликс — это подтвердит и Маррон (ведь шкипер все же не забыл прихватить мешочек с золотом, который показывал ему парфянин, и успел пообещать трактирщику половину, если тот надежно укроет деньги и поможет Никомеду избежать неприятностей).

К тому же, что немаловажно, греку удалось избежать небезопасной и обременительной командировки в Богами проклятую гиблую Иудею, а также встречи с Гаем Валерием Сабином, который наверняка первым делом спустил бы с почтенного халкедонца его и так изрядно потертую беспокойной жизнью шкуру, а ведь он ею, тем не менее, весьма дорожил.

Короче, почтенный Никомед имел все основания быть довольным судьбой. Но вот она — коварная — вовсе так не думала.

В канцелярии префекта формальности завершились довольно быстро: шкипер красочно описал, как подлый разбойник ворвался в комнату и зарезал иностранного гостя, который обсуждал с ним, Никомедом, одну торговую сделку, чего закон не запрещает.

Достойный Гортензий Маррон поклялся Ларами и собственным дедушкой, что все оно именно так и было, шепнув, впрочем, греку на ухо, что возьмет за услугу две трети золота,

Никомед лишь отрешенно махнул рукой. Пусть подавится, собака. Сейчас главное — безопасность, а денежки еще придут.

Оба свидетеля были отпущены с миром. О состоянии здоровья посла ничего не говорилось, и Никомед решил, что тот благополучно отправился в царство Плутона, кляня, видимо, по дороге, свою чрезмерную доверчивость. Ну, знай наших, азиат несчастный. Мы тут любого купим и продадим, и не вам, грязным парфянам, в Риме свои порядки устанавливать.

Короче, Никомед был весьма доволен собой и мысленно пообещал Гермесу двух овец и телку-двухлетку с позолоченными рогами. Впрочем, к завершению допроса жертва доброму Богу снизилась до одной козы и пары голубей. Нельзя быть слишком расточительным, когда имеешь дело с небожителями, а то они и впоследствии будут требовать столь же много.

Так подумал мудрый Никомед, покидая канцелярию префекта и прикидывая в уме, сколько же составит его доля парфянского золота, бесстыдно присвоенного жадным Гортензием Марроном.

Когда почтенный шкипер выходил из курии, на плечо его упала чья-то тяжелая рука. Грек вздрогнул и обернулся.

Сначала он испытал облегчение, увидев вместо сурового лица парфянина Барсата, пришедшего мстить за хозяина, грубую физиономию Эвдема, старого знакомого и верного слуги префекта преторианцев Элия Сеяна, но потом, со свойственной ему бдительностью, насторожился. А этому чего надо? И нашел же, крокодил...

Он еще не успел как следует удивиться странной и неожиданной встрече, когда Эвдем, взмахом руки приказав удалиться проявлявшему нездоровое, любопытство Гортензию Маррону, глухо произнес:

— Пойдешь со мной. Тебя хотят видеть. Немедленно.

— Кто? — испугался Никомед. — Префект города отпустил меня, я ни в чем не виноват...

Эвдем ухмыльнулся, видя, как побледнел грек.

— А никто тебя пока ни в чем и не обвиняет. Но вот если будешь медлить, то...

И он многозначительно положил руку на рукоятку короткого меча, торчавшую из-под складок хитона.

— Уже иду, — обреченно сказал Никомед. — Но может, по старой дружбе, объяснишь мне все-таки, в чем дело?

— Не знаю, — буркнул Эвдем. — Господин приказал доставить тебя и побыстрее. Это как-то связано с сегодняшними событиями в «Трех циклопах». Больше мне ничего не известно.

— Господин? — переспросил грек. — Ты хочешь сказать: достойный Элий Сеян?

— Тихо, — сдавленно прорычал Эвдем. — Не болтам, а то язык отрежу. Ну, вперед.

И Никомед покорно поплелся за ним, чувствуя, как над его головой снова сгущаются тучи, и начиная жалеть, что вообще родился на свет.

Сеян встретил его в боковой комнате старого дворца, на страже у которой стояли двое преторианцев. О том, что разговор пойдет сугубо деловой, свидетельствовало полное отсутствие какого-либо угощения, а также напряженное серьезное лицо самого префекта.

— Будь здоров, Никомед, — сразу сказал Сеян и указал рукой на табурет. — Садись.