— Чем? — издевательски спросил Сабин. — Натравишь на нас банду своих бритоголовых псов?

Но жрец смотрел не на него, а на Паулина.

— Я знаю, кто ты такой, — вдруг сказал он. — И я знаю, что ты ищешь. Только я могу указать тебе правильный путь.

Его слова произвели впечатление на легата, но он не подал вида и лишь пристально взглянул на жреца.

— Вот как? — спросил он. — Ну, и кто же я такой?

— Ты — Марк Светоний Паулин, легат цезаря Тиберия, — торжественно произнес старик. — И прибыл в Палестину с особым поручением.

— Откуда тебе это известно? — резко спросил пораженный его осведомленностью Паулин.

Жрец улыбнулся.

— Мало есть тайн на свете, которые неизвестны нам, служителям великой Астарты.

— Эти сволочи шпионят за нами, — буркнул Паулин, обращаясь к Сабину. — Надо сказать цезарю, чтобы он огнем выжег вертепы азиатов по всей Италии. Наверняка кто-то из посвященных проговорился об этом жрецу храма Астарты в Риме, а тот не замедлил донести обо всем своим дружкам. Вот так они и богатеют. На шпионаже и на проституции.

Легат с горечью хмыкнул и вновь посмотрел на служителя культа.

— Ну, — сказал он, — так что ты знаешь? Чем ты можешь нам помочь? Помни, цена должна быть высокая, если ты хочешь сохранить жизнь.

— Да, — кивнул жрец. — Понятно. Думаю, цена, которую я готов заплатить, удовлетворит тебя. Я знаю, где царь Ирод спрятал золото Марка Антония, и знаю, как до него добраться.

Прошла уже неделя с тех пор, как Германик прибыл в Антиохию. Проконсул Гней Пизон принял его со всеми почестями, положенными консулу и приемному сыну цезаря.

Но Германик отклонил недвусмысленные предложения Пизона как следует отдохнуть и сразу же приступил к работе, изучая обстановку в провинции и на парфянской границе. Его люди перевернули горы материалов: счета, отчеты чиновников, рапорты командиров воинских подразделений.

И по мере того, как нарастал поток информации, Германик становился все более хмурым и задумчивым.

Пизон, не смея мешать своему высокому гостю, терзался самыми ужасными подозрениями; он потерял аппетит и сон. Проконсул ждал, когда же Германик вызовет его для откровенного разговора, от которого зависело так много. Он знал, что скрыть многочисленные нарушения закона и факты явного предательства интересов Империи невозможно, и его весьма тревожила мысль, как же отреагирует Германик.

Ведь от его реакции зависели и ответные меры, которые должен будет предпринять наместник и его союзники. Отступать уже поздно. На кон поставлено слишком много и на прощение им рассчитывать не приходилось.

У них оставался только один выбор: победить или умереть.

И вот этот день настал. С утра адъютант Германика трибун Кассий Херея передал проконсулу приглашение посетить резиденцию цезарского сына. Пизон тут же тайком отправился в храм Августа, где принес жертвы, моля Бога помочь ему выкрутиться, а потом сообщил о вызове бывшему армянскому царю Вонону.

Вонон не выглядел особенного напуганным.

— Ну что ж, — сказал он, — Рано или поздно объяснение между вами должно было произойти, мы этого ждали и готовились. Действуй смело, Пизон. Если тебе удастся усыпить его подозрения — тем лучше. Но если нет — помни, что ты тоже не мальчик, на которого можно орать и вешать всех собак. У тебя тоже есть кое-какие веские аргументы, и кто знает, не перевешивают ли они в данный момент то, чем располагает Германик.

Так что желаю тебе быть твердым и независимым. Надеюсь, сразу же после вашей встречи ты поставишь меня в известность, каковы были результаты? Ведь мы союзники.

— Конечно, — заверил армянина Пизон. — Можешь не сомневаться. Мы сидим в одной лодке, и нам плыть в ней до конца.

— Я рад, что ты это понимаешь. К тому же, сегодня в город прибыл один человек, в помощи которого мы весьма заинтересованы. Я, правда, до недавнего времени был с ним не в очень хороших отношениях, но политика есть политика и личные симпатии приходится убирать в сторону. Ты догадываешься, о ком я говорю?

— Да, — буркнул Пизон. — Ну, ладно. Мне уже пора идти. Германик не любит ждать.

— Желаю удачи, проконсул, — напутствовал его Вонон.

Германик встретил проконсула Сирии Гнея Пизона сухо и официально. Он был хмур и чем-то недоволен.

— Садись, — указал он на стул.

Ни вина, ни закуски подано не было.

«Плохой знак», — подумал Пизон.

— Мы должны с тобой серьезно поговорить, — начал Германик, усевшись на табурет. — И разговор этот будет для нас обоих неприятным. Но тут я ничего не могу поделать. Ты сам виноват.

Пизон хотел что-то сказать, но промолчал. Он чувствовал неуверенность и страх.

— Начнем с внутренней политики, — вновь заговорил Германик. — С прискорбием должен заметить, что тут я обнаружил множество нарушений и случаев небрежного отношения к своим обязанностям, если не сказать хуже. Вот, посмотри сам.

Германик протянул Пизону несколько документов.

— Ты как проконсул провинции отвечаешь и за благоустройство городов и других населенных пунктов. Но что я вижу? Дороги находятся в плачевном состоянии, водопровод в Антиохии давно не ремонтировался и так далее. Но между тем средства на строительные и ремонтные работы регулярно поступали в твою казну.

Куда же они девались потом, хотел бы я знать?

— Позволь, я объясню тебе, — начал Пизон. — Во-первых, работы проводились, но...

— Подожди, — перебил его Германик. — Сначала я выскажу свои претензии, а уж потом буду слушать твои оправдания. Если буду. В дальнейшем тебя ждут гораздо более серьезные обвинения, нежели простой недосмотр или даже расхищение казенных средств.

Пизону стало совсем плохо. Он побледнел, на лбу выступил холодный пот, руки тряслись.

"Я пропал, — подумал проконсул. — Он не выпустит меня из своих когтей. Может действительно предложить ему взятку? Да что взятку? Я готов даже уступить цезарский трон, лишь бы уцелеть.

Хотя, что я несу? Ведь этот ненормальный отказался от верховной власти, которую предлагали ему ренские легионы. Ренские легионы! Сила, с которой никто бы не смог тягаться. А он не захотел... ".

— Слушай дальше, — продолжал Германик, суровым взглядом окинув дрожащего Пизона. — У меня есть сведения, что ты допустил серьезные нарушения в налоговой политике Империи. Ты отдал сбор налогов на откуп каким-то подозрительным иудеям и финикийцам, которые бессовестно грабят народ. А в случае неповиновения порядок наводят какие-то банды, состоящие из людей в масках. Они убивают непокорных и сжигают их жилища. В провинции процветает самый настоящий террор. Что ты можешь сказать в свое оправдание по этому поводу?

— Я исправно отправляю деньги в Рим, — пробормотал Пизон. — За мной нет никаких недоимок...

— Да, деньги ты вносишь. Но сколько же ты кладешь в свой карман, если довел вверенных тебе жителей Сирии до полной нищеты? Или ты хочешь, чтобы вспыхнуло восстание? Здесь, вблизи парфянской границы?

Пизон молчал.

— Что ж, возможно, именно этого ты и добиваешься, — зловещим тоном сказал Германик.

Некоторое время оба молчали.

— Далее, — заговорил вновь молодой человек. — Вопрос об армии. Я не поверил своим глазам, когда увидел, в каком состоянии находятся войска. У солдат нет самого необходимого, жалованье не выплачивается, свирепствует палочная дисциплина, учения не проводятся.

Это же не армия, а банда с большой дороги. Наверное, даже свора нумидийцев Такфарината выглядит лучше.

Кроме того, мне стало известно, что и кадровую политику в войсках ты ведешь, руководствуясь лишь своими личными интересами. Ты отстранил от службы всех способных и толковых офицеров, а на их место принял всякий сброд, даже вольноотпущенников и бывших каторжников. Говорят, что они выплачивают тебе солидную мзду за такое возвышение. Это так?

— Не совсем, — пролепетал Пизон.