– На Тараве я штыком порвал сдавшегося в плен япошку от подбородка до яиц и выгреб его внутренности голыми руками, чтобы преподать ублюдку урок, усек?

Лейтенант промямлил что-то неразборчивое.

– Четыре года ада в морской пехоте, где погибли все мои лучшие друзья, так что я не намерен позволить какому-то сопляку гулять с моей невестой только потому, что он выше меня рангом. Ты понял меня, сэр?

– Клянусь, я не знал! – Из уголка глаза лейтенанта выкатилась слеза и поползла вниз. – Я познакомился с ней у прилавка в «Швабе»,[147] мы договорились встретиться, вот и все.

Джеку стало жаль пацана, и он отступил.

– Исчезни, – сказал он, – прежде чем я сломаю тебе зубы.

Лейтенант наклонился, чтобы подобрать мятую белую фуражку, и, спотыкаясь, побрел мимо мусорных баков, а потом припустил по пляжу к лестнице, выходящей на Оушен-авеню.

Джек проводил его взглядом, вернулся в бар, взял два коктейля «Гавайский закат» и подошел к столику, где та девушка все еще сидела в ожидании своего спутника.

– Я не одна, – сказала девушка, глядя на него зелеными глазами. Но, казалось, она не удивилась, когда он сел к ней за столик и протянул коктейль.

– Вашему другу пришлось вернуться домой к мамочке, – сказал Джек. – Он попросил меня занять его место, если я не против.

Девушка ничего на это не ответила. Она взяла напиток и поднесла к губам соломинку.

– Как тебя зовут, дорогуша? – спросил Джек.

– Барбара Стэнвик,[148] – ответила она.

– Не важно, потом скажешь, – сказал он. – Я Джек Дойл.

– Вы с юга? – спросила она. – Просто разговариваете как провинциал.

– Вассатиг, штат Виргиния, – сказал Джек. – Небольшой остров у дальнего побережья. Я бы рассказал тебе об этом месте, но ты вскоре сама все увидишь.

– В каком это смысле? – спросила девушка, нахмурившись.

– В том смысле, что я возьму тебя домой познакомиться с народом, – сказал Джек, – после того как мы поженимся. – Он улыбнулся, словно это была шутка. – Как насчет тебя? Ты откуда?

Девушка колебалась.

– Нью-Мексико, – сказала она. – Альбукерк.

Это была ложь, и Джек это знал. Он смотрел, как красная жидкость поднимается к ее губам по прозрачной соломинке. Она сделала глоток, потом еще один и посмотрела на белый шрам с неровными краями, который надвое разрезал татуировку морского пехотинца на его руке.

– Вы воевали? – спросила она.

– Просто выполнял свой патриотический долг.

– Где?

– В ужасных местах. В тех краях, где полно москитов и о которых никто не слышал. Последним ужасным местом была Иводзима.

– Там подняли флаг, – сказала женщина. – Его сфотографировали для журнала «Лайф».

– Точно, – сказал Джек. – В следующий раз внимательно посмотри на эту фотографию. Я тот, что с краю. Который сидит в грязи на корточках.

– Вы действительно один из тех парней на фотографии? – спросила женщина, ее зеленые глаза широко раскрылись.

– Совершенно точно, – сказал Джек.

Это была еще одна ложь, хотя смахивала на правду. Он был на Иводзиме, где япошки засели в пещерах, как дикие звери, как медведи, откуда их пришлось выкуривать огнеметами. Но когда на горе Сурибати поднимали флаг, он сидел у подножия горы в окопе, страдая от приступа дизентерии и выталкивая кишки наружу.

Женщина допила коктейль. Принесли еще. Глядя, как она пьет через соломинку, Дойл ощущал болезненную эрекцию, которая не проходила. Так прошел час, они пили и разговаривали, Джек в основном слушал и пытался понравиться.

На самом деле ее звали Клара Лаваль, ей было двадцать два, католичка, из богатой пасаденской семьи. Ее отец владел полудюжиной нефтяных скважин и небольшим флотом, состоящим из танкеров. Уже неплохо, подумал Дойл. Некоторое время она посещала колледж Богоматери с мэримаунтскими монашками, потом бросила – до смерти надоели монашки, книги и учеба. За последние четыре года она пять раз обручилась с разными солдатами, моряками и летчиками, и ей было все равно, что кто-нибудь из них узнает об остальных. Всем пяти она писала письма, которые начинались словами «дорогой, любимый…». Один из них покончил с собой, добавила она, но она считает, что в этом нет ее вины. Она любила выпить. Она была сама беда. Потакающая своим желаниям, испорченная, богатая, сытая, прекрасно одетая, совершенно не тронутая войной, уничтожившей половину мира, который для нее был всего лишь большим центром развлечений, полным мужчин в красивых формах.

Именно такая, какую Джек и искал.

В конце концов около десяти вечера Джек достаточно наслушался щебетания Клары. Он наклонился, взял в руку ее лодыжку, ту, на которой была цепочка, и положил себе на колено. Клара позволила ему это сделать.

– И что же это? – спросил он, теребя подвеску пальцем. Это оказалась не подвеска, а потертая старинная монета в десять центов, с сидящей Свободой, еле различимой датой «1841» и крошечной дырочкой, просверленной вверху.

– Это амулет моей бабушки, – объяснила Клара. – Бабуля была из Нового Орлеана, и там раньше верили во всякое колдовство. Если носишь на лодыжке серебряный десятицентовик, это делает тебя… – она наклонилась над столом и понизила голос до шепота, – …более привлекательной для мужчин.

– В этом разделе тебе помощь не нужна, сестренка, – сказал Джек, склонился и поцеловал пальцы ее ног.

Она хихикнула и отдернула ногу.

– Нахал. – Потом она допила второй «Гавайский закат», переключилась на «Куба либрес» и попросила его рассказать историю о войне. – Реальную историю, – сказала она. – Не всякую чепуху про красно-бело-синий героизм.

– Поверь, тебе не стоит слышать реальных историй о войне, – сказал Джек. – Они не для твоих красивых ушек.

– Нет, я правда хочу, – капризно сказала Клара. – Я справлюсь, ты только попробуй.

– Ладно, – вздохнул Джек. – Вот одна. Мы были на Билакау, жалком клочке суши среди Соломоновых островов. Так вот, там было племя голых дикарей, которые жили в джунглях и помогали нам сражаться с япошками. Наш капитан стал другом их вождю, и когда операция закончилась, всю часть пригласили на что-то вроде праздничного обеда. Хочешь узнать, что подавали к столу?

– Разумеется.

– А мне так не кажется.

– Заткнись и закончи историю.

– Ладно, – сказал Джек. – Дело в том, что племя ничего не знало о готовке. Они ели свою пищу сырой, потому что не умели разжигать огонь и не знали, что пища должна быть горячей. Поэтому они утром накормили целой пачкой риса стаю голодных собак. Когда пришло время ужина и все уселись, голодные и настроенные на жареную свинью или что-то в этом роде, они просто притащили собак, вырезали у них желудки, разрезали их и стали есть рис прямо так, наполовину переваренным, а мы должны были к ним присоединиться. Вот какую еду готовят для тебя на Билакау.

Клара позеленела.

– Ты это выдумал, – сказала она. – Это действительно ужасно.

– Я предупреждал.

– Вы ели этот рис? – спросил она.

– Нет. Капитан сказал им, что это противоречит нашей религии и все такое, и мы ели бананы и кокосы. А потом мы отправились в постель с дочерьми вождя.

Казалось, Клару это не шокировало. Она задумчиво вертела между губ соломинку.

– И как они тебе показались?

– Неплохо, при сложившихся обстоятельствах, – сказал Джек. Он нагнулся, снова схватил лодыжку Клары и крепко зажал ее. – Послушай меня, Клара. Я люблю тебя. Я полюбил тебя в ту самую минуту, когда ты вошла сюда с тем мальчишкой в форме молочника, тебя и твои зеленые глаза, и твой браслет на лодыжке, и твое платье в горошек, и я хочу спать с тобой сегодня, сейчас. Последние четыре года я был только с теми женщинами, которых встречаешь на войне, теми, которые соглашаются пойти с рядовыми пехотинцами, не офицерами, я имею в виду проституток и полуголодных шлюх. Ты – первая чистая красивая девушка, которую я встретил с тех пор, как покинул дом. Так что не знаю, как выразить это по-другому, но наверно, так: пойдем куда-нибудь прямо сейчас, поженимся, найдем гостиницу и будем заниматься любовью всю ночь и весь день, до конца недели и до конца нашей жизни. Что скажешь?