Джек сел за один из круглых бамбуковых столиков в патио, закурил одну из своих сигар и попросил принести коктейль, не важно какой. Филиппинский официант рекомендовал «Атомную бомбу», сейчас, мол, со скидкой, и Джек кивнул: давай. Теперь перед ним стояла еще одна трудная задача – найти женщину. Не просто женщину на одну ночь, а такую, чтобы с ней прожить остаток жизни.

Джек был среди последних морских пехотинцев, получивших увольнительную с тихоокеанской службы, – миллион мужчин пришли домой перед ним, – и теперь он волновался, что всех женщин разобрали. Но когда палящие лучи калифорнийского солнца смягчились и оно стало клониться к морю, сумерки выманили женщин из контор, оторвали от стеклянных прилавков магазинов. Они сели в красные трамваи и поехали на пляж, и вот они уже идут к берегу по узкому настилу из досок. Вскоре на небе разлилась приятная тускнеющая синева, над океаном зажглись прекрасные бледные звезды, и бар начал заполняться женщинами. Таинственной музыкой звенели браслеты на загорелых запястьях, на влажных кончиках сигарет алели следы губной помады.

По сигналу Джека в патио появился филиппинский официант.

– Дайте мне еще один, – сказал Джек, указывая на пустой стакан.

Филиппинец помотал головой.

– Дон говорит, только три «Атомные бомбы» на человека, из-за того, что они слишком крепкие, – сказал он. – Вы выпили уже четыре. Может, холодного пива?

– Что это за нелепый бар такой? – спросил Джек и, немного помолчав, добавил: – Откуда ты, мальчик?

– Из Манилы, – ответил официант.

– Я был в Маниле, знаешь ли. В сорок первом, с Макартуром. – Это была ложь. – Я был на Коррегидоре, Баатане и Палау тоже. – Это не было ложью.

– Как и все остальные. – Филиппинский официант завращал глазами: за прошлый год миллион солдат зашли в этот бар, и каждый из них хотел выпить сверх нормы.

Джек увидел, что патриотической тактикой ничего не добьешься, а для драки он недостаточно выпил.

– Ладно, – сказал он, – все, что угодно, кроме пива. Я его достаточно напился на службе.

Официант ушел и вскоре вернулся, держа на подносе высокий стакан с плавающими фруктами и бумажными зонтиками. Он сообщил, что этот коктейль называется «Суматра кула», он легкий и освежающий. Попробовав, Джек обнаружил, что он не более легкий и освежающий, чем «Атомная бомба». На самом деле все коктейли в «Доне» были, на его вкус, одинаковыми – крепкая смесь рома и фруктов, только фрукты слегка менялись от напитка к напитку. Но чем еще можно занять себя, кроме выпивки, пока наблюдаешь, как из города выходят женщины. Некоторые парами, некоторые небольшими болтливыми группами, некоторые с мужчинами, все еще одетыми в форму. Несколько женщин были сами по себе, ярко накрашенные, с хитрыми глазами, очевидно в поисках добычи. Блондинки, брюнетки, рыжие, худые, толстые, нормальные. Женщины, которые знали, что им нужно, и собирались этого добиться; женщины, которые не знали, что им нужно, но тем не менее собирались этого добиться; женщины, которые вообще ничего не хотели, но собирались добиться того же, что и остальные.

Джек смотрел на них и был совершенно уверен, хотя не мог толком объяснить почему, что в этот вечер в этом баре он встретит женщину, на которой женится.

Небо потемнело и заволокло туманом, яркие звезды вдруг потускнели. Над баром включились цветные фонарики с полинезийскими божками, несколько белых яхт бросили якорь в волнах за причалом, слабо отсвечивающим в темноте. Джек заметил плакат, висящий над дверью в мужской туалет: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, ГЕРОИ», и подумал: ведь некоторые умники полагают, что это смешно.

Через несколько минут появился серьезный коротышка гаваец с маленькой гитарой и полудюжиной цветочных гирлянд на шее, присел тут же, в патио, на пару ящиков из-под мыла и под гитару спел несколько милых гавайских песенок – «Мана Лоа Леди», «Зовущий странника домой», «Королева Махайе», – но никто не обратил на него внимания. Тогда он забрал гитару и ушел. После этого китайский бармен вставил пластинку в граммофон за стойкой. Заиграли «Сансет Ройял Энтертейнерс» – старая негритянская группа, на выступлении которой Джек побывал однажды, еще до войны, в театре «Альгамбра» в Балтиморе. Музыка была плавной, проникновенной и почему-то вызывала воспоминания о контрабандном джине, личных прицепных вагонах и поездках на рыбалку с нетрезвыми, играющими по-крупному господами – об Америке, которая исчезла навсегда.

Джек закрыл глаза, слушая музыку в предвкушении приятной ностальгии, но вместо этого его охватила волна тошноты, такая же отвратительная, как таблетки атабрина, которые давали в джунглях от малярии. Он снова увидел высадку на Тараву, залитый кровью пляж, мертвые тела его товарищей, расплывающиеся на жаре, кошмарный огонь зенитной артиллерии, взрывающийся в ночном небе над безымянной лагуной, заполненной телами, криками раненых и вездесущим, как пот, страхом перед японцами где-то там, в темноте. Потом он открыл глаза и увидел ее. Она поднималась по ступеням в патио со свежеиспеченным лейтенантиком в нелепой летней форме, белых ботинках, белой шляпе, во всем белом, словно у молочника. Скорее всего он был новеньким в какой-нибудь программе V-12[146] и был разочарован, что война закончилась до того, как он смог в ней поучаствовать, словно не будет следующей войны, потом еще одной, и так до конца времен. Лейтенантик подвел женщину к столику в углу возле бамбукового ограждения и пошел к бару за напитками. Джек откровенно пялился на нее, она заметила, что он смотрит, на мгновение встретилась с ним глазами и отвернулась.

Она была высокой, хорошо сложенной, с длинными загорелыми ногами. Ее светло-русые волосы были убраны в высокую сложную прическу. На ней было явно дорогое платье в горошек и прекрасно подходившие к нему двухцветные туфли-лодочки. На голове пристроилась миленькая синяя шляпка, над левой грудью склонялась сочная орхидея. У нее были зеленые живые глаза, недавно припудренная кожа казалась прохладной на ошупь. Джек не мог на нее насмотреться. Ему понравилось, как она палец за пальцем стянула перчатки, прикурила сигарету, а потом выбросила спичку, очень медленно, словно у нее на это было сколько угодно времени. Она беспокойно ежилась под пристальным, изучающим взглядом Джека – то положит ногу на ногу, то уберет, – и Джек услышал слабое мелодичное позвякивание, которое заставило его затаить дыхание: там, вокруг ее лодыжки, обвивалась тонкая элегантная цепочка с качающейся подвеской.

С тяжело стучащим сердцем Джек поднялся и пошел через толпу к бару, туда, где в давке у ограждения наивный лейтенантик все еще ждал напитки. Джек крепко сжал его локоть.

– Я могу поговорить с вами, лейтенант? – сказал Джек. – Это важно.

Удивленный лейтенант повернулся к нему.

– Я жду напитки, – сказал он слегка высоким, как у женщины голосом. – И вообще-то, мы разве знакомы, мистер?

– Сержант морской пехоты Джек Дойл, сэр, в отставке с четырнадцати ноль-ноль сего дня.

– Ладно, сержант, в чем дело? – сказал лейтенант недавно освоенным тоном превосходства.

– Это кое-что… – колебался Джек, – …насчет войны.

Джек завел лейтенанта в подворотню, к мусорным бакам позади бара, и там без предупреждения повернулся и сильно ударил его в живот, швырнув испуганного парня к стене и лишив его на время способности шевелиться. Белая фуражка лейтенанта отлетела в мусор, валяющийся у баков. Джек прижал его к стене, упершись локтем в горло.

– Мне действительно жаль, что так вышло, сынок, – сказал Джек сквозь зубы, – но девушка, с которой ты пришел… я собираюсь на ней жениться. Не думаю, что она тебе это сообщила, не так ли?

Бедный лейтенантик смотрел на Джека испуганными глазами. Он не мог выдавить из себя ни слова, пока локоть Джека упирался в его адамово яблоко. Джек слегка ослабил давление, и лейтенант стал судорожно ловить ртом воздух.

– Я не знал… – удалось ему выдохнуть, но Дойл снова усилил нажим.