Вы знаете, что молодые люди женятся в этой стране не по собственному выбору. Мой муж и я поженились вот таким образом много лет назад. Он не был добрым человеком, он имел склочный характер и был остер на язык. Однажды он избил меня, но я привыкла ко многиму во время моей замужней жизни. Хотя когда я была ребенком, я, бывало, играла с моими братьями и сестрами, проводила много времени сама и всегда чувствовала себя обособленно, одиноко. При проживании с мужем то чувство отошло на задний план, так как много времени нужно было уделять семье. Я была очень занята домашним хозяйством и радостью и болью рождения и воспитания детей. Однако, чувство одиночества иногда посещало меня, но задумываться о нем не было времени. Так что оно откатывалось подобно волне, и я продолжала жить и работать как прежде.

Когда дети выросли, получили образование и стали жить самостоятельно, хотя один из моих сыновей все еще живет со мной, мой муж и я жили спокойно, пока он не умер пять лет назад. После его смерти чувство одиночества охватывало меня часто, до сих пор оно постепенно увеличилось, и я полностью погружена в него. Я пробовала избавиться от него, делая пуджа, поговорив с одним другом, но оно всегда есть. И это агония, внушающая страх. У моего сына есть радио, но я не могу убежать от этого чувства с помощью такого средства, мне не нравится весь этот шум. Я хожу в храм, но ощущение одиночества остается во мне постоянно. Я не преувеличиваю, а лишь рассказываю о своих чувствах». Она сделала паузу на мгновение, а затем продолжила.

«На днях мой сын взял меня с собой на вашу беседу. Я не все смогла понять, что вы говорили, но вы упомянули что-то насчет уединения и чистоты его. Теперь, возможно, вы поймете». Тут в ее глазах появились слезы.

Чтобы выяснить, имеется ли кое-что глубже, кое-что, скрытое за чувством, которое находит на вас и которое одолевает вас, вы должны сначала понять это чувство, не так ли?

«Приведет ли меня это болезненное чувство одиночества к Богу?» — вопрошала она с тревогой.

Что вы подразумеваете под тем, что вы одна?

«Трудно облачить это чувство в слова, но я пробую. Это страх, который приходит, когда чувствуешь себя совершенно одним-одинешеньким, когда ты полностью сама по себе, когда ты совершенно оторвана от всего. Хотя мой муж и дети были при мне, эта волна, бывало, накатывала на меня, и я чувствовала себя как будто усохшее дерево на бесплодной земле: одинокое, нелюбимое и нелюбящее. Агония от этого была намного более сильной, чем при рождении ребенка. Она была пугающей и захватывающей. Я никому не принадлежала, было ощущение полной изолированности. Вы понимаете, не так ли?»

Большинство людей имеет это чувство одиночества, это ощущение изолированности, с его страхом, только они душат его, убегают от него, забываются в некого рода деятельности, религиозной или иной. Деятельность, в которую они вовлекаются, это их спасение, они могут забыться в ней, и потому-то они ее так настойчиво защищают.

«Но я прилагала все усилия, чтобы убежать от этого чувства изолированности с его страхом, и я оказалась не способной к этому. Хождение в храм не помогает, и даже если бы оно помогало, нельзя все время быть там, как нельзя провести свою жизнь, выполняя ритуалы».

То, что вы не нашли способа убежать, может быть вашим спасением. В своем страхе быть одиноким, чувствовать отрезанность некоторые принимаются за спиртное, другие принимают наркотики, в то время как многие занимаются политикой или находят какой-нибудь другой способ бегства. Так что, видите, вам повезло в том отношении, что вы не нашли средства ухода от этого. Те, кто избегает этого, причиняют много вреда в мире, они действительно вредные люди, поскольку они придают важность тем вещам, которые по сути маловажны. Часто, будучи очень умными и способными, такие люди вводят в заблуждение других своей преданностью деятельности, которая является их бегством. Если это не религия, то политика или социальная реформа — что угодно, чтобы уйти от себя. Они могут казаться самоотверженными, но они фактически все-таки пекутся о себе, только иным способом. Они становятся лидерами или последователями какого-нибудь учителя, они всегда принадлежат чему-то, занимаются некой методикой или стремятся к идеалу. Они никогда не бывают просто самими собой, они не люди, а ярлыки. Так что вы видите, как вам повезло, что не смогли убежать.

«Вы имеете в виду, что убегать опасно?» — спросила она немного обескураженно.

А что, это не так? Глубокую рану необходимо осмотреть, лечить, заживлять, вредно прикрывать ее или отказываться смотреть на нее.

«Это правда. И чувство изолированности — такая рана?»

Это кое-что, что вы не понимаете, и в этом смысле это подобно болезни, которая продолжит рецидивировать, так что бессмысленно убегать. Вы пробовали убегать, но это продолжает настигать вас, верно?

«Да, так. Тогда вы рады, что я не нашла спасения?»

А вы нет? Что намного важнее.

«Думаю, я понимаю то, что вы объяснили, и я рада, что имеется хоть какая-то надежда».

А сейчас давайте вдвоем осмотрим рану. Чтобы исследовать что-то, нельзя бояться того, что вы собираетесь осматривать, не так ли? Если боитесь, вы не будете смотреть, вы отвернете вашу голову.

Когда у вас появлялись малыши, вы смотрели на них сразу после рождения. Вас не беспокоило то, были ли они уродливыми или красивыми, вы смотрели на них с любовью, не так ли?

«Именно так я и делала. Я смотрела на каждого новорожденного младенца с любовью, с нежностью и прижимала его к сердцу».

Таким же образом, с любовью мы должны исследовать это чувство отрезанности, это ощущение изолированности, одиночества, так? Если мы напуганы, беспокоимся, мы вообще будем неспособны исследовать это.

«Да, я понимаю сложность. Я не смотрела на проблему по-настоящему, потому что боялась реальности. Но теперь, думаю, я смогу посмотреть».

Естественно, эта боль одиночества — это только преувеличение того, что все мы чувствуем в незначительной степени каждый день, не так ли? Каждый день вы изолируете себя, отключаете себя, верно?

«Как?» — спросила она довольно испуганно.

Многими различными способами. Вы принадлежите определенному роду, особой касте, они — это ваши дети, ваши внуки, это ваша вера, ваш Бог, ваша собственность. Вы более добродетельны, чем кто-то другой, вы это знаете, а другой не знает. Все это — способ ограждения себя, способ изоляции, не так ли?

«Но мы воспитаны таким образом, и каждому приходится жить. Мы не можем отрезать себя от общества, не так ли?»

А разве это не то, что вы фактически делаете? В этих взаимоотношениях, названных обществом, каждый человек отгораживается от другого своим положением, своей амбицией, желанием известности, власти и так далее. Но ему приходится жить в этих зверских отношениях с другими людьми, подобных ему самому, так что все это прикрывается и делается уважаемым с помощью сладко звучащих слов. В повседневной жизни каждый предан его собственным интересам, хотя это может быть во имя страны, во имя мира или Бога, и таким образом процесс изоляции продолжается. Каждый осознает весь этот процесс в виде навязчивого одиночества, чувства полной изолированности. Мысль, которая придавала себе важность, изолируя себя как «я», эго, наконец пришла к сути понимания, что ее держат в заточении, ею самой созданном.

«Боюсь, все это немного трудно понять в моем возрасте, и к тому же я не слишком образованна».

Это не имеет никакого отношения к образованию. Требуется размышление и все. Вы чувствуете себя одинокой, изолированной, и если бы вы могли, вы бы убежали от этого чувства, но, к счастью для вас самой, вы были неспособны найти средства, чтобы так сделать. Так как вы не нашли выхода, вы теперь в состоянии взглянуть на то, от чего вы пытались убежать. Но вы не можете взглянуть, если боитесь этого, верно?

«Я это понимаю».

Разве ваша трудность не основывается на факте, что само слово создает беспокойство?

«Я не понимаю, что вы имеете в виду».