Это зависит от того, что мы подразумеваем под любовью. Если «любовь» подстраховывается страхом, ревностью, привязанностью, тогда это не любовь, и нет никакой ясности. Но пока мы говорим не о любви.

Когда ум находится в состоянии замешательства, его поиск смысла жизни и его выбор смыслов не имеет никакого значения, не так ли?

«Что вы подразумеваете под „выбором смыслов?“

Когда все вы пришли сюда, спрашивая, в чем смысл жизни, вы искали смысл, цель, разве не так? Вероятно, вы и другим задавали тот же самый вопрос, но их ответы, должно быть, были неудовлетворительными, и поэтому вы пришли сюда. Вы выбирали, а, как мы заметили, выбор рожден замешательством. Будучи в растерянности, вы хотели быть уверенными, а ум, который стремится быть уверенным, когда он запутан, только поддерживает замешательство, не так ли? Уверенность, добавленная ко внутреннему замешательству, только усиливает замешательство.

«Это ясно, — ответил первый. — Я начинаю понимать, что запутанный ум может только находить запутанные ответы на запутанные проблемы. А тогда что?»

Давайте в это вникать медленно. Наши умы запутаны, и это факт. Тогда наши умы также мелочны, поверхностны и ограничены, это еще один факт, не так ли?

«Но мы не совсем мелочны, в нас есть часть, которая не мелочна, — утверждал женатый. — Если мы сможем найти способ выйти за пределы этой поверхностности, то сможем покончить с ней».

Это утешающая надежда, но фактически так ли это? Вы имеете традиционное понятие, что существует сущность — Атман, душа, духовная субстанция — над всей этой поверхностностью, сущность, которая может проникать и проникает через нее. Но когда мелочный ум думает, что есть его часть, которая не является мелочной, это только поддерживает его мелочность. В утверждении, что существует Атман, высшее «я» и тому подобное, запутанный, несведущий ум все еще удерживается в оковах его собственной запутанной мысли, которая является основанной главным образом на традиции, на том, чему учили другие.

«Тогда, что нам делать?»

Разве этот вопрос не слишком преждевременный? Возможно, не будет никакой необходимости предпринимать какое-то особое действие. В самом процессе понимания проблемы полностью, может произойти иной вид действия в целом.

«Вы имеете в виду, что действие, которое будет предпринято, покажет себя, когда мы будем продвигаться в нашем понимании жизни, — объяснил женатый. — Теперь, что мы подразумеваем под жизнью?»

Жизнь — это красота, печаль, радость и смятение; она — это дерево, птица и свет луны на воде, это работа, боль и надежда; она — это смерть и стремление к бессмертию, вера и отрицание Наивысшего, она есть доброта, ненависть и зависть; она — это жадность и амбиции, она — любовь и ее отсутствие; она — изобретательность и власть эксплуатации машин, она — это неуловимый экстаз; она — это ум, медитирующий, и медитация. Она — это все. Но как нашим мелочным умам подойти к жизни? Вот это важно, а не описание того, что есть жизнь. Все вопросы и ответы зависят от нашего подхода к жизни.

«Я вижу, что этот беспорядок, который я называю жизнью, есть результат моего ума, — сказал первый. — Я принадлежу ему, и он принадлежит мне. Могу я отделить себя от жизни и спросить самого себя, как я подхожу к ней?»

Вы фактически уже отделили себя от жизни, разве нет? Вы не говорите: «Я — вся жизнь» и остаетесь спокойным.

Вы хотите изменить и улучшить ее, вы хотите отклонять и удерживать. Вы наблюдатель, продолжаетесь как неподвижный, постоянный центр в этом обширном движении, и поэтому вы пойманы в конфликте, в печали. А теперь, вы, который отделен, как вы подходите к целому? Как вы подходите к этой необъятности, к красоте земли и небес?

«Я подхожу к ней, какой я есть, — ответил женатый человек, — с моей мелочностью, прося о бесполезных ответах».

То, чего мы просим, мы и получаем. Наши жизни мелочны, посредственны, почти пусты и привязаны к рутине. И боги тривиального ума так же глупы и тупы, как и их создатели. Живем ли мы во дворце или в деревне, являемся ли мы клерками в офисе или занимаем могущественные посты, факт в том, что наши умы являются мелочными, узкими, честолюбивыми, завистливыми. И это с такими-то умами мы хотим выяснить, есть ли Бог, что такое истина, каким бывает идеальное правительство, и ищем ответы на другие неисчислимые вопросы, которые возникают.

«Что же мы можем сделать?»

Умрите по отношению ко всему нашему существованию, не постепенно, а полностью! Именно мелочный ум пытается бороться, имеет идеалы и системы, постоянно улучшает себя, культивируя добродетели. Добродетель прекращает быть добродетельной, когда ее культивируют.

«Я могу понять, что мы должны умереть по отношению к прошлому, — сказал первый, — но если я умру по отношению к прошлому, что будет тогда?»

Вы говорите сейчас так, что вы умрете по отношению к прошлому только, когда вам гарантируют удовлетворяющую замену того, от чего вы отказались. Это не отказ, это всего лишь еще одна выгода. Мелочный ум, желая знать, что там после того, как умираешь, найдет свой собственный мелочный ответ. Вы должны умереть по отношению ко всему известному для того, чтобы возникло неизвестное.

«Я задал тот вопрос из-за неосмотрительности. Я действительно понимаю, сэр, о чем вы говорили, и это не вежливое или просто словесное заявление. Я думаю, что каждый из нас глубоко почувствовал суть всего этого, и это чувство важно. Из-за этого чувства, может, и произойдет действие. Можно нам снова прийти?»

Сидя на поднятой платформе, он играл на семиструнном инструменте для маленькой аудитории из людей, которым был знаком этот вид классической музыки. Они сидели на полу перед ним, в то время как позади него играли на другом инструменте, только с четырьмя струнами. Это был молодой мужчина, но абсолютный мастер семи струн и сложной музыки. Он импровизировал перед каждой песней, а потом звучала песня, в которой было больше импровизации. Вы никогда не услышите песню, сыгранную дважды таким же образом. Слова были сохранены, но в пределах определенной композиции имелась большая широта, и музыкант мог импровизировать, что его душе было угодно. И чем больше вариаций и комбинаций, тем величественнее музыкант. Словам невозможно было слетать со струн, но все, кто сидел там, знали слова, и они вошли в экстаз из-за них. С кивающими головами и изящно жестикулирующими руками они проводили чудесное время, и в конце ритмичной мелодии будет нежный удар по бедру. Музыкант закрыл глаза и был полностью поглощен в своей творческой свободе и красоте звучания. Его ум и его пальцы были в совершенной координации. И какие это были пальцы! Тонкие и быстрые, они, казалось, вели их собственную жизнь. Они успокоятся только в конце песни с той особой композицией, и тогда они будут тихими и покоящимися в отдыхе. Но с невероятной скоростью они начнут другую песню в пределах иной композиции. Они почти гипнотизировали вас своим изяществом и стремительностью движения. А те струны, какие мелодичные звуки они выдавали! Они нажимались пальцами левой руки с надлежащей напряженностью, в то время как пальцы правой руки перебирали их с мастерской непринужденностью и управлением.

Снаружи луна была яркая, а темные тени были неподвижны. Через окно река была едва видима, — поток серебра на фоне темных, тихих деревьев на другом берегу. Странно было двигаться по пространству, которое является умом. Он наблюдал изящные движения пальцев, слушал приятные звуки, наблюдал за ритмично кивающими головами и руками молчавших людей. Внезапно наблюдающий и слушающий исчезли. Его не убаюкали до временного бездействия мелодичные струны, а он полностью отсутствовал. Имелось только обширное пространство, которое является умом. Все, что есть на земле и в человеке, были в нем, но они были где-то на крайних внешних границах, туманные и далекие. В пределах пространства, где не было ничего, происходило движение, и движение было неподвижностью. Это было глубокое, обширное движение, без направления, без повода, которое начиналось от внешних границ и с невероятной силой прибывало к центру, — центру, который всюду в пределах неподвижности, в пределах действия, которое есть пространство. Этот центр — полное уединение, нетронутое, непостижимое, одиночество, которое не есть изоляция, которое не имеет никакого конца и никакого начала. Это завершено само по себе, а не кем-то, внешние границы находятся в нем, но не принадлежат ему. Оно там, но не в пределах возможностей человеческого ума. Оно целое, общность, но недоступное.