«Ваши утверждения настолько ясны и значащи, что убеждаешься, несмотря ни на что», — сказал брат.

Если вы просто убеждены, то не видите суть этого. Суть — это не вопрос убеждения или соглашения, вы можете соглашаться или не соглашаться в отношении мнений или умозаключений, но факт не нуждается ни в каком соглашении, это так. Если когда-нибудь вы лично убедитесь, что то, что было сказано, факт, то вы не просто убеждены: ваш ум подвергся фундаментальному преобразованию. Он больше не смотрит на факт через призму убеждения или веры, он подходит к истине или Богу без знания, без всякой граммофонной записи. Граммофонная запись — это «я», эго, тщеславный тот, кто знает, тот, кого учили, кто занимался добродетелью и кто находится в конфликте с фактом.

«Тогда зачем мы боремся, чтобы приобрести знание? — спросил муж. — Разве знание не существенная часть нашего существования?»

Когда есть понимание «я», тогда знание занимает его законное место. Но без этого понимания стремление к самопознанию создает чувство достижения, прихода к чему-нибудь, это столь же захватывающе и радостно, как успех в мире. Можно отказаться от предметов внешнего существования, но в борьбе за приобретение знания самого себя есть ощущение достижения, охотника, поймавшего добычу, что подобно удовлетворению от мирской выгоды. Нет никакого понимания «я», эго через запоминание знания того, что было или что есть. Запоминание искажает восприятие, и невозможно понять «я» в его ежедневных действиях, его быстрых и хитрых реакциях, когда ум отягощен знанием. Пока ум обременен знанием, и сам является результатом знаний, он никогда не сможет быть новым, неискаженным.

«Позвольте мне задать вопрос?» — потребовала леди, довольно нервно. Она спокойно слушала, не решаясь задавать вопросы из уважения к своему мужу. Но теперь, когда двое других замолчали, она заговорила.

«Я хотела бы спросить, если можно, почему это один человек обладает проницательностью, полным восприятием, в то время как другие видят только различные детали и не способны к восприятию целого. Почему все не могут иметь эту проницательность, эту способность видеть целое, которую вы, кажется, имеете? Почему это так, что один имеет это, а другой не имеет?»

Вы считаете, что это дар?

«Это так кажется, — ответила она. — Все же, что означало бы, что божественность частична, и тогда для остальной части нас имелся бы очень маленький шанс. Надеюсь, что это не так».

Давайте исследовать это. Теперь, почему вы задаете этот вопрос?

«По простой и очевидной причине, потому что я хочу этого глубокого понимания».

Она позабыла о своей застенчивости в тот момент и жаждала говорить, как и двое других.

Итак, ваше любопытство мотивируется желанием получить кое-что. Получение, достижение или становление кем-то подразумевает процесс накопления и отождествления с тем, что было накоплено. Это верно?

«Да, сэр».

Получение также подразумевает сравнение, не так ли? Вы, которая не имеет той проницательности, сравнивает себя с тем, кто имеет.

«Это так».

Но всякое такое сравнение — это явно результат зависти. А будет ли пробуждена проницательность через зависть?

«Нет, думаю, что не может».

Мир полон зависти, амбиций, что можно заметить в вечном преследовании успеха, в отношении ученика к мастеру, а мастера к более высокому мастеру и так далее до бесконечности. Это действительно развивает некоторые способности. Но разве полное восприятие, полное осознание — это такая способность? Основана ли она на зависти, амбициях? Или она появляется только тогда, когда всякое желание извлекать пользу прекращается? Вы понимаете?

«Не думаю, что да».

Желание извлекать пользу основано на тщеславии, это так?

Она колебалась, и затем медленно сказала: «Теперь, когда вы указываете, что это так, я понимаю, что по сути это так».

Так что именно ваше тщеславие, в общем, заставляет вас задавать этот вопрос.

«Боюсь, что это опять правда».

Другими словами, вы задаете этот вопрос из-за желания иметь успех. А теперь, можно ли задать тот же самый вопрос: «Почему я не обладаю глубокой проницательностью?» без зависти, без того, чтобы делать акцент на «я»?

«Я не знаю».

Может ли вообще быть какое-то исследование, пока ум привязан к мотиву? Пока мысль сосредоточена на зависти, на тщеславии, на желании добиться успеха, можно блуждать далеко и свободно, чтобы по-настоящему исследовать, не должен ли центр прекратить быть?

«Вы имеете в виду, что зависть или амбиция, которые являются желанием быть или стать кем-то, должны полностью исчезнуть, если мы хотим глубокого понимания?»

Опять же, если позволите заметить, вы хотите обладать той способностью, так что вы приступите к самодисциплине, чтобы приобрести ее. Вы, потенциальный обладатель, а не сама способность. Эта способность возникает только тогда, когда ум не имеет никакого мотива.

«Но ранее вы сказали, сэр, что ум является результатом времени, знания, мотива. И как такой ум может остаться вообще без всякого мотива?»

Задайте тот вопрос самой себе, не просто на словах, поверхностно, но и так же серьезно, как когда голодный человек хочет еды. Когда вы спрашиваете, исследуете, важно выяснить самому причину вашего исследования. Вы можете спрашивать из-за зависти, или же вы можете спрашивать без всякого повода. Состояние ума, который действительно исследует способность полного восприятия, такое, как при полном смирении, полном спокойствии. И само это смирение, это спокойствие является непосредственно той способностью. Это не то, что можно получить.

Река тем утром была серой, подобно литому свинцу. Солнце поднялось из-за спящего леса, большое, с горящим сиянием, но облака прямо над горизонтом вскоре его спрятали, и целый день солнце и облака воевали друг с другом до окончательной победы. Обычно на реке были рыбаки в своих лодках, походивших по форме на гондолы. Но тем утром их не было, и река была одинока. Вздутый труп какого-то крупного животного проплыл мимо, и на нем сидело несколько стервятников, визжа и разрывая плоть. Другим хотелось заполучить их долю, но они были отброшены огромными, махающими крыльями, это продолжалось до тех пор, пока те, кто уже сидел на трупе, не наелись досыта. Вороны, неистово каркая, пробовали втиснуться между большими, более неуклюжими птицами, но у них не было ни малейшего шанса. За исключением этого шума и порхания вокруг трупа, широкая, изгибающаяся река была мирной. Деревня на другом берегу бодрствовала в течение часа или двух. Сельские жители кричали друг другу, и их сильные голоса разносились над рекой. В этих криках было что-то приятное, они были теплыми и дружественными. Голос доносился через реку, раскатываясь в чистом воздухе, и другой отвечал ему откуда-то сверху по течению или с противоположного берега. Ничего, казалось, не нарушало тишину утра, в которой было ощущение великого, прочного умиротворения.

Автомобиль шел по неровной, заброшенной дороге, поднимая облако пыли, которая садилась на деревьях и на немногочисленных сельчанах, которые проделывали путь из грязного, разросшегося города. Школьники тоже пользовались той дорогой, но они, казалось, не возражали против пыли, они были поглощены смехом и игрой. При въезде на главную дорогу автомобиль проехал через город, пересек железную дорогу и скоро снова оказался на открытой местности. Здесь было очень красиво. На зеленых полях и под огромными, старыми деревьями паслись коровы и козы. Поездка через город, с его грязью и нищетой, казалось, забрала красоту земли, но теперь она снова вернулась, и вы были удивлены увидев совершенство земли и земных творений. Верблюды, большие и хорошо откормленные переносили связки с джутом. Они никогда не спешили, сохраняли устойчивую походку, прямо держа свои головы. На вершине каждой связки сидел человек, понукая неуклюжее животное идти вперед. Вы были удивлены кода увидели на дороге двух огромных, медленно покачивающихся слонов, покрытых красной тканью вышитой золотом, а их бивни были украшены серебряными лентами. Их вели на какое-то религиозное мероприятие, и одеты они были как раз для этого случая. Слонов остановили, и состоялся какой-то разговор. Огромная масса возвышалась над вами, но они были добрыми, и вся вражда и гнев улетучивались. Вы гладили их грубую кожу, кончик хобота коснулся вашей ладони, мягко, с любопытством, и отодвинулся. Человек закричал, чтобы заставить их снова идти, и земля, казалось, задвигалась вместе с ними. Мимо прошла тощая, изнуренная лошадь, запряженная в двухколесную повозку. У нее не было верха, и она везла мертвое тело человека, обернутое в белую ткань. Тело было крепко привязано к полу тележки, не имеющей пружин и, когда лошадь неслась по неровной дороге, то извозчика и труп трясло с неимоверной силой.