«Да, и я хорошо ощущаю обширную его сложность».

Можно ли самому почувствовать природу сознания или на вас влияет описание этого другим человеком?

«Если быть совсем честным, то оба. Я чувствую природу моего собственного сознания, но помогает также описание его».

Как трудно, наверное, быть свободным от влияния! Отбросив описание, можно ли почувствовать природу сознания, а не теоретизировать относительно его или увлекаться объяснениями? Важно сделать это, не так ли?

«Думаю, да», — нерешительно вмешался чиновник.

Адвокат был поглощен своими собственными мыслями.

Самому прочувствовать природу сознания — это переживание, отличающееся от узнавания его природы через описание.

«Конечно это так, — ответил адвокат, вернувшись снова к диалогу. — Одно дело — это влияние слов, а другое — это прямое переживание того, что происходит».

Состояние прямого переживания — это внимание без повода. Когда есть желание достичь результата, есть переживание по поводу, что только ведет к дальнейшему созданию условностей в уме. Изучать и изучать с поводом — это противоречащие процессы, так ведь? Учитесь ли вы, когда имеется повод, чтобы учиться? Накопление знания или приобретение навыков — это не движение изучения. Изучение — это движение, которое не направлено ни к чему-то, ни от чего-то, оно прекращается, когда имеет место накопление знаний с целью получить, достичь прийти к чему-то. Прочувствование природы сознания, изучение ее происходит без повода. Иметь повод, причину — это означает вечно создавать давление, принуждение.

«Вы подразумеваете, сэр, что истинная свобода без причины?»

Конечно. Свобода — это не реакция на неволю. Когда это так, тогда та свобода становится еще одной неволей. Именно поэтому очень важно выяснить, имеется ли повод быть свободным. Если имеется, тогда результат — не свобода, а просто противоположность того, что есть.

«Тогда прочувствовать природу сознания, что является прямым ее переживанием без всякого повода, уже означает освобождение ума от влияния. Это верно?»

А что, разве нет? Разве вы не обнаружили, что повод навлекает влияние, принуждение, соответствие? Для того, чтобы ум был свободным от давления, приятного или неприятного, любой повод, даже изощренный или благородный, должен исчезнуть, но не через какую-то форму принуждения, дисциплины или подавления, что только порождает другой вид неволи.

«Понимаю, — продолжал адвокат. — Сознание — целый комплекс находящихся во взаимосвязи поводов. Чтобы понять этот комплекс, нужно прочувствовать его, изучить без какого-то дальнейшего повода, так как любой повод неизбежно порождает некое влияние, давление. Где имеется любой повод, там нет свободы. Я начинаю очень четко понимать это».

«Но возможно ли действовать без повода? — спросил соцработник. — Мне кажется, что повод неотделим от действия».

Что вы подразумеваете под действием?

«Деревню надо очистить от мусора, дети должны быть образованы, закон должен быть проведен в жизнь, реформы должны быть выполнены и так далее. Все это является действием, а за ним определенно имеется некоторый повод. Если действие по поводу неправильно, то что является правильным действием?»

Коммунист считает свой жизненный путь правильным, так считает и капиталист, и так называемый религиозный человек. Правительства имеют пяти— или десятилетние планы и навязывают определенные законы для исполнения. Социальный реформатор задумывает образ жизни, который, как он настаивает, является правильным действием. Каждый родитель, каждый школьный учитель насаждает традицию и внимание. Существуют неисчислимые политические и религиозные организации, каждая со своим лидером и каждая с властью, явной или скрытой, навязывать то, что она называет правильное действие.

«Без всего этого был бы хаос, анархия».

Мы не осуждаем и не защищаем ни один образ жизни, ни одного лидера или учителя, мы пытаемся понять через этот лабиринт, что такое правильное действие. Все эти личности и организации с их предложениями и встречными предложениями пытаются влиять на мысль в этом или том направлении, и то, что называется правильным действием некоторыми, рассматривается другими часто как неправильное действие. Это так, не правда ли?

«Да, до некоторой степени, — согласился социальный работник. — И хотя политическое действие очевидно неполное, фрагментарное, никто не думает о нем, например, как самом правильном или неправильном. Это просто необходимость. Тогда что является правильным действием?»

Попытка соединить все эти противоречивые понятия не приводит к правильному действию, не так ли?

«Конечно, нет».

Видя беспорядок, в котором находится мир, личность реагирует на это по-разному. Она утверждает, что должна сначала понять себя, что должна очистить собственное бытие и так далее. Или же она становится реформатором, доктринером, политиком, стремясь влиять на умы других, чтобы соответствовать определенному образцу. Но личность, которая таким образом реагирует на социальное замешательство и беспорядок, является все еще его частью. Ее реакция, являющаяся действительно реакцией, может только вызвать замешательство в иной форме. Ни одно не является правильным действием. Правильное действие, конечно, является всецелым действием, оно не фрагментарное и не противоречащее. И именно лишь всецелое действие может адекватно ответить на все политические и социальные требования.

«Что такое всецелое действие?»

Разве сами вы не обнаружили это? Если вам скажут, что это, и вы согласитесь или не согласитесь, это только приведет к другому фрагментарному действию, не так ли? Реформаторская деятельность в пределах общества и деятельности личности как противопоставленная или отделенная от общества является неполным действием. Полное действие находится вне этих двух, и такое действие есть любовь.

Солнце только что село за деревьями и облаками, и золотое сияние проникало через окно большой комнаты, которая была заполнена людьми, слушающими музыку восьмиструнного инструмента в сопровождении маленького барабана. Почти каждый в аудитории слушал музыку в полном отрешении от действительности, особенно девушка в ярком платье, которая сидела подобно статуе, а ее рука, поддерживая такт, мягко выстукивала ритм по бедру. Это было единственное движение, которое она делала. С поднятой головой и взглядом, не отрывавшимся от человека с инструментом, она забыла обо всем. Другие слушатели покачивали в такт руками или головами. Они были все в экстазе, и мир с войнами, политиками, заботами прекратил существовать.

Снаружи свет постепенно блек, и цветы, которые сияли яркими красками только несколько минут назад, исчезли в сгущающейся темноте. Птицы умолкли, и лишь одна сова начала кричать. Кто-то громко говорил в доме напротив. Сквозь деревья было видно одну или две звезды, и ящерица на белой стене сада была едва заметна, когда она украдкой ползла к какому-то насекомому. Музыка пленила аудиторию. Это была чистая и тонкая музыка, с большой глубиной красоты и чувства. Внезапно струнный инструмент остановился, и заиграл небольшой барабан. Он звучал с ясностью и точностью, что было по-настоящему восхитительно. Руки казались удивительно мягкими и быстрыми, когда ударяли по сторонам маленького барабана, чей звук рассказывал больше, чем бурная болтовня людей. Тот барабан, если попросить, мог бы посылать страстные сообщения с задором и выразительностью, но сейчас он спокойно повествовал о многих вещах, и ум качался на волнах его звучания.

Когда ум находится в полете открытия, воображение является опасным. Воображению нет места в понимании, оно уничтожает понимание так же уверенно, как и предположение. Предположение и воображение — это враги внимания. Но ум осознавал это, и поэтому не было полета, из которого его надо было отзывать. Ум был совершенно спокоен, и все же как быстр он был! Он передвигался на край земли и снова возвращался, даже до того, как начинал свое путешествие. Он был быстрее самого быстрого, и все же мог быть медленным, таким медленным, что никакая деталь не ускользала от него. Музыка, аудитория, ящерица были лишь кратким движением в его пределах. Он был совершенно спокоен, и оттого, что он был спокоен, он был уединенным. Его спокойствие не было спокойствием смерти, и при этом оно не было выдуманным мыслью, вынужденным и порожденным тщеславием человека. Это было движением вне человеческой меры, движением, которое не имело времени, которое не имело никакого прихода и ухода, но которое было спокойным из-за непознанных глубин творения.