«Тогда, как можно сказать, является ли то, о чем говорится, истинным или ложным?»

Истинное и ложное не основано на мнении или суждении, пусть даже мудром и старом. Чтобы воспринимать истинное в ложном и ложное в том, что считают истинным, и понимать истину как истину, потребуется ум, который не удерживается в его собственных условностях. Как можно увидеть, истинно ли утверждение или ложно, если ум полон предубеждений, находится в рамках его собственных или чужих умозаключений и опытов? Что является важным для такого ума, так это осознать его собственные ограничения.

«Как же уму, который запутан в сетях, им самим созданных, распутать себя?»

Этот вопрос отражает поиск нового метода, или он задан, чтобы самому обнаружить целостное значение поиска и практики метода? В конце концов, когда кто-то практикует метод, дисциплину, намерение состоит в том, чтобы достичь результата, получать некоторые качества, и таким образом, вместо мирских вещей, этот кто-то надеется получить так называемые духовные качества. Но выгода — это цель в обоих случаях. Нет никакого различия, кроме как в словах, между человеком, который медитирует и занимается дисциплиной для того, чтобы достигнуть другого берега, и человеком, который усердно трудится для того, чтобы удовлетворить свою мирскую амбицию. Оба честолюбивы, оба жадны и озабочены собой.

«Пусть это будет фактом, сэр, но как избавиться от зависти, амбиций, жадности и прочего?»

Опять же, если можно заметить, «как», метод, который, как кажется, дает свободу, только обрывает исследование проблемы и сковывает ее понимание. Чтобы полностью уловить значение проблемы, надо целиком рассмотреть вопрос усилия. Мелочный ум, предпринимающий усилие не быть мелочным, остается мелочным, жадный ум, дисциплинирующий себя быть щедрым, все-таки является жадным. Усилие быть или не быть кем-то — это продление «я». Это усилие может отождествлять себя с Атманом, душой, живым богом и так далее, но его ядро — это все еще жадность, амбиция, что есть «я», со всеми ее сознательными и неосознанными признаками.

«Тогда вы придерживаетесь мнения, что всякое усилие достичь цели, мирской или духовной, является, по существу, одинаковым, в нем эгоизм — это его основа, и такое усилие только поддерживает эго».

А разве это не так? Ум, который практикует добродетель, прекращает быть добродетельным. Смирение не может быть искусственно взращено, когда это так, это больше не смирение.

«Это ясно и по сути. Теперь, так как вы не можете защищать леность, что является природой истинного усилия?»

Когда мы осознаем полное значение усилия, со всеми его значениями, есть ли тогда вообще какое-нибудь усилие, о котором мы осознаем?

«Вы заметили, что любое становление, активное или пассивное, является увековечиванием этого „я“, что является результатом отождествления с желанием и объектами желания. Когда один раз этот факт понят, вы спрашиваете, имеется ли тогда какое-то усилие, как мы знаем его теперь? Я могу почувствовать возможность состояния бытия, в котором всякое такое усилие прекратилось».

Просто почувствовать возможность того состояния не означает понять общее значение усилия в каждодневном существовании. Пока есть наблюдатель, который пробует изменить, получить выгоду или избавиться от того, что он наблюдает, обязательно будет усилие. Так как, в конце концов, усилие — это противоречие между тем, что есть, и тем, что должно быть, идеалом. Когда этот факт понят не просто на словах или разумом, а глубоко, тогда ум вступил в то состояние бытия, в котором нет ни одного усилия, какое мы знаем.

«Испытывать то состояние — это жгучее желание каждого ищущего, включая меня самого».

Его нельзя отыскать, оно приходит незванно. Желание этого заставляет ум накапливать знания и практиковать дисциплину как средство получения его, что опять же означает соответствовать образцу, чтобы быть успешным. Знание — это препятствие к переживанию того состояния.

«Как знание может быть препятствием?» — спросил он довольно потрясенным голосом.

Проблема знания сложна, не так ли? Знание — это движение прошлого. Знать — означает утверждать то, что было. Тот, кто утверждает, что он знает, прекращает понимать действительность. В конце концов, сэр, что является тем, что мы знаем?

«Я знаю некоторые научные и этические факты. Без такого знания цивилизованный мир возвратился бы к дикости, и, надеюсь, вы не защищаете это. Кроме этих фактов, что я знаю? Я знаю, что есть бесконечно сострадательное, Высшее».

Это не факт, это психологическое предположение со стороны ума, которого вынудили определенные условности поверить в существование Высшего. Тот, кто оказался под влиянием других условностей, будет утверждать, что Высшего нет. Оба зависимы от традиций и знаний, так что ни один истину этого не обнаружит. Снова, что является тем, что мы знаем? Мы знаем только то, что мы читали или испытали, чему нас учили древние учителя и современными гуру и вещатели.

«И снова я вынужден согласиться с вами. Мы — это продукты прошлого в соединении с настоящим. Настоящее формируется согласно прошлому».

А будущее — это видоизмененное продолжение настоящего. Но это не вопрос согласия, сэр. Или вы видите факт или нет. Когда факт замечен обоими из нас, согласие ненужно. Согласие существует только там, где есть мнения.

«Вы говорите, сэр, что мы знаем только то, чему нас учили, что мы являемся просто повторением того, что было, что наши опыты, виденья и стремления — это отклики нами созданных условностей и ничего больше. Но это полностью так? Является ли Атман нашим творением? Может это быть всего лишь проекцией наших собственных желаний и надежд? Это не изобретение, а потребность».

То, что является необходимым, вскоре вылепляется умом, и затем ум учат принимать то, что он вылепил. Умы целого народа могут быть обучены принимать данную веру или ее противоположность, и оба — это результат потребности, надежды, страха, желания комфорта или власти.

«Самим вашим рассуждением вы вынуждаете меня понять некоторые факты, ни один из которых не относится к моему собственному состоянию смятения. Но остается вопрос, что должен делать ум, который пойман в запутывающие его сети?»

Пусть он просто, не оценивая, осознает факт, что он запутался, так как любое действие, рожденное из того смятения, может только привести к дальнейшему смятению. Сэр, не должен ли ум умирать по отношению к всему знанию, если уму нужно обнаружить суть Высшего?

«То, о чем вы просите, очень трудно. Могу ли я умереть по отношению ко всему, что я изучил, прочитал, пережил? Я на самом деле не знаю».

Но действительно ли это не необходимо уму спонтанно, без какого-либо повода или принуждения — умереть по отношению к прошлому? Ум, который является результатом времени, ум, который читал, учился, который медитировал над тем, чему его учили, и сам по себе являющийся продолжением прошлого, как такой ум может переживать действительность, бесконечное, вечно новое? Как он вообще когда-либо может постичь неизвестное? Естественно, что знать, быть уверенным — это путь тщеславия и высокомерия. Пока вы знаете, нет смерти, а лишь продолжение, а то, что имеет продолжение, никогда не сможет быть в том состоянии творчества, которое является бесконечным. Когда прошлое прекращает продолжаться, есть реальность. Тогда нет никакой нужды отыскивать ее.

Одной частью себя ум знает, что нет никакого постоянства, никакого уголка, в котором он может передохнуть, но другой частью он вечно дисциплинирует себя, стремясь открыто или тайно установить местонахождение уверенности, постоянства, взаимоотношений без спора. Таким образом существует бесконечное противоречие, борьба, чтобы быть и в то же самое время не быть, и мы проводим наши дни в конфликте и печали, как узники в пределах стен наших собственных умов. Стены могут быть разрушены, но знание и умения — это не инструменты для этой свободы.

Солнце пробивалось на грубую, покрытую галькой дорогу, и в тени большого мангового дерева было приятно. Люди из деревень шли вдоль дороги, неся на своих головах большие корзины, нагруженные овощами, фруктами и другим продовольствием для города. Главным образом это были женщины, идущие босиком, с непринужденностью болтая и смеясь, а их темные лица были открыты для солнца. Они, бывало, ставили свои ноши на край дороги и отдыхали в прохладной тени мангового дерева, сидя на земле и не слишком много разговаривая. Корзины были довольно тяжелы, и теперь каждая женщина поможет другой поставить ее корзину на голову, а последняя справлялась сама, почти становясь на колени на землю. Тогда они отправятся в путь, с постоянным темпом и необычайным изяществом движения, которое пришло из-за многих лет тяжелого труда. Это не было тем, чему учатся по выбору, это возникло из-за определенной потребности. Среди них была маленькая девочка, не больше десяти лет или около того, и у нее на голове была также корзина, хотя намного меньше, чем у других. Она все время улыбалась, играла и не смотрела прямо вперед, как делали старшие женщины, а постоянно оборачивалась, чтобы посмотреть, следовал ли я за ними, и мы улыбались друг другу. Она также была босая и тоже была на долгом пути жизни.