— То есть, что же вы разумеете под обособляющимися элементами? — спросил Хвалынцев, которого понемногу стали забавлять полояровские курьезы.

— Обособляющие элементы, это… это, как бы вам сказать… Велите-ка прежде дать мне еще водки рюмку, а потом и обособляющие элементы пойдут у нас!

Хвалынцев тотчас же исполнил просьбу Полоярова.

— Обособляющие элементы, это изволите ли видеть, — начал он поучающим тоном, — например, чин, сословие, каста — это обособляющий элемент; капитал, сосредоточенный в одних руках, который, естественно, требует эксплуатации чужого труда — тоже обособляющий элемент; потом, например, семья — опять же обособляющий элемент. Поэтому борьба противу каст, сословий, против неравномерного распределения богатств, против семьи, брака и тому подобных мерзостей составляет задачу новых людей нашего времени. Стало быть, вы видите, что тут из связи принципов экономических и социальных вытекают сами собою и принципы политические: додуматься не трудно! Понимаете-с — многозначительно подмигнул он глазом. — Дайте-ка мне папироску!

Хвалынцев подозвал гарсона и стал расплачиваться.

— Э-хмм… Послушайте, батенька, — отворотясь от гарсона; тише чем вполголоса обратился Ардальон к Константину Ceменовичу. Заплатите-ка ему заодно уж и за меня… совсем из ума вон: деньги забыл, не захватил с собою.

Хвалынцев со всею любезною предупредительностью поспешил исполнить просьбу Ардальона Михайловича.

— Н-да-с, батюшка мой, — закурив папироску, глубоко и как-то интимно вздохнул Полояров, как обыкновенно вздыхает человек, когда собирается съоткровенничать от сердца. — Вот, видите меня. Кроме честного труда, ничего не имею, а между тем вы знаете ли, что я… что вот этот самый Ардальон Полояров, — говорил он, начиная входить в некоторый умеренный пафос и тыча себя в грудь указательным пальцем, — н-да-с! вот этот самый человек, не далее как нынешней весною, мог бы быть богачом капиталистом! Да ведь как-с! Громадный капитал вот уже совсем в руках был, взять бы его, да карман положить, а я — нет-с. И не то, чтобы капитал-то сомнительный, — нет, своим честным трудом добытый, никому за него не обязан!

— И что ж? — спросил Хвалынцев.

Полояров махнул рукой.

— Э! дурак был… не умел воспользоваться! — с досадой сорвалось у него с языка, и студент заметил, как лицо его передернула какая-то скверная гримаска досадливого сожаления в чем-то. Но Ардальон вдруг спохватился. — То есть вот видите ли, — стал он поправляться в прежнем рисующемся тоне, — все бы это я мог легко иметь, — капитал, целый капитал, говорю вам, — потому все это было мое, по праву, но… я сам добровольно от всего отказался.

— Это для чего же? — полюбопытствовал студент.

— Для идеи!.. Да, милостивый государь, для идеи-с и из-за идеи-с, — с ударением и внушительно-горделиво отчеканил! Полояров. — Я всем пожертвовал, все бросил: и не задумался! нет, в ту же минуту бросил и отказался!.. Даже, если уж вы так знать хотите, связи с любимой женщиной порвал, как только почуял первый клич идеи. Наш брат, батюшка мой, — наставительно прибавил он почти шепотом, — это тот же аскет: там где дело идеи, там нет ни отца с матерью, ни дома, ни любовницы, ни капитала — всем жертвуешь, все отвергаешь!

— Так и следует! — со скрытой иронией похвалил его Хвалынцев.

Полояров, тем не менее, принял это за чистую монету.

— А, вы понимаете это! Вашу руку! Дайте пожать ее! — многозначительно промолвил он. — Послушайте, голубчик, у меня до вас будет одна маленькая просьбица, — вдруг переменил он тон и заговорил в фамильярно-заигрывающем и приятельски-заискивающем роде, — не можете ли одолжить мне на самый короткий срок сущую безделицу: рублишек десяток, не более… Я должен за свою последнюю статью получить послезавтра… Мы с вами сочтемся.

— Нет, извините, не могу, к сожалению! — отозвался Хвалынцев.

— Гм… не можете… Ну, так хоть пятишницу дайте…

— К сожалению и в этом принужден отказать вам.

— Э, да ведь вы, голубчик, мы знаем вас! Вы человек денежный! В некотором роде собственник! — подмигивал Полояров; — у вас деньга водится!.. Одолжите, если не можете пяти, хоть зеленую… Ей-Богу, честное слово, отдам, как только получу.

Хвалынцев, видя, что тут ничего не поделаешь, вынул и дал ему трехрублевую бумажку.

— Сочтемся! — пробурчал Ардальон, пряча ее в карман и даже не кивнув головой. — А послушайте-ка, батенька, — промолвил он, — переходите-ка в наш лагерь, в нашу коммуну! Ей-Богу, самое любезное дело! Вы подумайте! Это статья дельная. У нас ведь и женщины есть в нашей общине, — как-то двусмысленно прибавил Полояров, словно бы имел затаенную мысль поддеть на соблазнительный крючок Хвалынцева.

— Нет, слуга покорный, — иронически поклонился Константин Семенович и пошел из ресторана.

Полояров подозрительно и сурово поглядел ему вослед и мрачно нахлобучил на глаза свою войлочную шляпу. Длинные хвосты широких лент развеваясь понеслись за ним сзади. Он вышел на Невский и пошел отыскивать Анцыфрова с Лидинькой, которых и нашел, наконец, у Аничкина моста.

— Послушай, Полояров, это, наконец, из рук вон! — запальчиво обратилась к нему Лидинька (с приездом в Петербург она очень прогрессировалась и, не стесняясь никем и ничем, "по принципу" говорила Полоярову с Анцыфровым прямо "ты"). — Это черт знает что! С какой стати ты водишься с этим господином?

— С каким господином? — покосясь на нее, проворчал Ардальон. — Чего ты?!

— С этим фатишкой, аристократишкой… Чего ты увязался за ним к Доминику?

— Увязался!.. Вовсе не увязался! Я сам по себе был. Скорее же он сам за мной увязался, а уж никак не я! — оправдывался Полояров.

— Я из вашего давешнего разговора совершенно убедилась, что этот господин и невежа и подлец! — раздраженно тараторила рила Лидинька. — Заодно с жандармами, заодно с полицией. Оправдывает правительство…

— Ну, где же оправдывает! — попытался было заступиться Ардальон.

— Пожалуйста, ты не противоречь! — перебила Затц. — Caма знаю, что говорю! Учить меня нечего! Этот гнусный индифферентизм, этот небрежный тон, как будто удостоивает, снисходит, говоря с нами; еле поклонился… уходит, руки не; протягивает… Нахал, подлец, фатишка и мерзавец! А ты с ним якшаешься!

— Да честное же слово, он сам! Я и не думал… Мне что. Мне на него плевать! — отчурался Ардальон от ее нападений.

— А мы с Анцыфровым положительно убеждены, что этот господин в связи с Третьим отделением! — брякнула вдруг Лидинька.

— Ну, вот… Почему ты думаешь?

— Так. Это мое убеждение.

— На чем же оно основано?..

— А хоть на том, что он не арестован… Почему он не арестован, когда других то и дело берут?.. Зачем? Почему? я тебя спрашиваю…

— Гм!.. — глубокомысленно промычал Полояров, подумав над ее словами. — А, впрочем, черт его знает! Мне и самому, пожалуй, сдается, что тут что-то подозрительное…

— Да уж поверь, что так. У меня на этот счет нюх! Отличный нюх есть! — горячо убеждала Лидинька. — Наконец, вспомни, в Славнобубенске эта дружба его с отъявленным, патентованным шпионом; разве это недостаточное доказательство?

— Ну, и черт с ним! Шпион, так шпион! Нам-то что? Не знаться с ним больше, да и вся недолга! — порешил Полояров.

— Нет, брат, Ардальоша, ты этого так не говори! — вмешался золотушный пискунок; — это так оставить нельзя! Долг каждого порядочного господина, если мы узнали такую штуку, наш прямой долг чести предупредить поскорей порядочных людей об этом, а то ведь другие пострадать могут…

— Конечно! разумеется! — подхватила Лидинька. Чем более шпионы будут известны, тем более мы безопасны.

Вскоре столкнулись они с одною студентскою кучкою и затесались в нее.

— Господа, будьте осторожнее со студентом Хвалынцевым, — внушительно-веским тоном предупредила Лидинька.

— С Хвалынцевым?.. Что такое? — отозвались ей из кучки.

— Да уж так!.. Мы только для вашей же пользы предупреждаем: будьте поосторожней! — погрозился Анцыфров. — Знаете, чай, песенку: