— В коммуне.

Устинов в недоумении вскинулся на Стрешневу глазами.

— Где? — повторил он, как бы не расслышав.

— В коммуне, — улыбнулась Татьяна.

— В коммуне?.. Это что ж еще такое?.. Какие же там коммунисты?

— Наши общие знакомцы… Полояров, Анцыфров, Лидинька…

— Ах, вот оно что!.. Да, теперь понимаю! — полупоклонился Устинов, как-то раздумчиво покачав своей большой стриженой головой. — Стало быть, надо, не теряя времени, ехать в эту коммуну.

Стрешнева вспомнила, что отношения между Устиновым и Полояровым с братией еще в Славнобубенске стали весьма натянуты, и потому ей не хотелось подвергать его неприятной встрече с этими господами.

— Погодите, посидите-ка лучше с нами, дайте на себя поглядеть! — весело предложила она старому своему приятелю; — а мы лучше дело-то вот как устроим: чем самим вам ездить, так лучше я напишу к ней записку, чтобы она приезжала сейчас же, безотлагательно, по очень важному делу, и на извозчике пошлю за нею человека. Это будет гораздо удобнее.

Устинов охотно согласился.

Посланный вернулся через час и подал Татьяне заклеенное облаткой письмо.

Молча пробежав его глазами, она как-то смутилась и поглядела на тетку и на Устинова, и опять на письмо, словно бы затрудняясь передать им его содержание.

Те вопросительно-ожидающим взглядом глядели на нее.

— Ну-с, в чем дело? — спросил Андрей Павлович.

— Прочтите, — отозвалась Стрешнева и передала ему листок.

Устинов стал читать про себя.

"Миленькая Стрешнева, Лубянской уже нет в коммуне. Две недели тому назад она переехала к знакомой акушерке, так как должна была родить. Теперь она уже родила, но находится в очень опасном положении. Если вам хочется видеть ее, так вот вам адрес: Пески, Слоновая улица, дом № 00, у акушерки Степановой. Вся ваша Л. Затц.

Письмо ваше к Лубянской препровождаю обратно; я его не читала, потому что читать чужие письма считаю подлостью".

— Н-ну… Сюрприз для старика! — тихо, с испугом и озабоченно проговорил Устинов. — Я, признаться, и прежде еще подозревал, что не что иное, как это и есть настоящая причина ее побега, но… Петр-то Петрович… как только он это вынесет!..

— Я поеду… медлить-то нечего! — через минуту поднялся он с места. — Дайте-ка адрес… Слоновая улица, Пески, у Степановой… Хорошо; не забуду. До свиданья!..

И озабоченный Устинов откланялся дамам.

Он поехал прямо по данному адресу и вскоре отыскал акушерку Степанову.

В маленькой, тесной комнатке, с низким потолком, с кисловато-затхлым воздухом, чуялось присутствие тяжко больного человека. Устинов заглянул за ширмы и в полумраке разглядел больную. Она лежала разметавшись, желтовато-бледная, исхудалая, в сильном горячечном жару. Неподвижные глаза были широко раскрыты, но глядели бессмысленно, ничего не видя. Появление постороннего человека не оказало на нее никакого впечатления: она была в беспамятстве. Устинов осторожно дотронулся до ее лба. Лоб был сух и неестественно горяч. Неподвижные глаза все так же глядели в пространство. Она не заметила и прикосновения.

— Анна Петровна… — тихо произнес учитель. Больная не шелохнулась, не откликнулась.

"Плохо!" помыслил он со вздохом и обратился к акушерке:

— Давно уж так?

— Третьи сутки, — отвечала та скорбным шепотом.

— А ребенок где?

— Взяли! — махнула она рукою. — Я говорила еще и прежде им, чтобы они этого не делали — ну, не послушались… А это вот и подействовало на нее таким образом… Ни за что не хотела отдать младенца-то.

— Кто же взял-то его и куда? — спросил Устинов.

— Господин Полояров-с. Они все в Воспитательный желали, а ей этого ни за что не хотелось. В первый-то раз как приехали они брать его, так она, и Боже мой, как против этого! Вырвала ребенка и не отдала… И вот от этого потрясенья-то больше и случилось… как видите.

— Да как же вы-то, сударыня, допустили до этого?

Повитуха оробело поглядела на Устинова.

— Да я-то помилуйте, что же я могу?.. Они ведь отец ребенку… Я с своей стороны какие могла, такие резоны им и представляла, ну, они и слушать ничего не желали…

— Так когда же он окончательно ребенка-то взял?

— А вчерашнего дня утром приезжали в карете с какой-то дамой… Больная в беспамятстве была… Они потребовали, стали настаивать, что это необходимо, я и отдала… Я тут что же-с?.. Я человек посторонний и мне ихние семейные дела неизвестны… Мне уж и то хлопот-то теперь столько, что кабы знала все это раньше, так и, Господи! ни за какие деньги, кажись, не взяла бы на себя всю эту обузу!.. Избави Бог!.. И то уж совсем с ног сбилась с нею!.. Помилуйте, ведь я, говорю вам, человек посторонний, ее совсем даже не знаю, а притом занятия свои тоже, практику имею — и все это теперь в сторону!.. Конечно, по христианству только не выгнать же от себя, коли уж такое горе случилось.

— И что ж, она все одна так и лежит? Присмотр есть ли за нею хоть какой?

— Да вот, приглядываю по силам; уж и то, говорю вам, всю практику бросила на это время… Оставить-то не на кого… Ну, тоже доктор — спасибо ему — навещает пока, а что господин Полояров, так очень даже мало ездят; я просто удивляюсь на них… Эдакой, подумаешь, ученый, умный человек, писатель, и никакого сострадания!.. Как даже не грешно!..

— Одного я только боюсь, — совсем уже тихим шепотом прибавила она, помолчав немного, — вида-то у нее при себе никакого нет; и когда я спросила про то господина Полоярова, так они очень даже уклончиво ответили, что вид им будет; однако вот все нет до сей поры. А я боюсь, что как неравно — не дай Бог — умрет, что я с ней тут стану делать-то тогда без вида? Ведь у нас так на этот счет строго, что и хоронить, пожалуй, не станут, да еще историю себе с полицией наживешь… Боюсь я этого страх как!

— Не беспокойтесь, вид будет: ее отец теперь приехал, — успокоил ее Устинов. — Я вот сейчас съезжу за стариком и привезу его…

В это время тихо скрипнула дверь.

Андрей Павлович обернулся и увидал медвежевато входящего на цыпочках Ардальона Полоярова. Тот невольно остановился, пораженный нежданным появлением такого необычайного и притом крайне неприятного посетителя. Они в упор почти вымеряли друг друга злобными глазами.

— Вы здесь какими судьбами? — шепотом, но грубо спросил Полояров. — Кто вас привел сюда?.. чего вам здесь надо?

— Это не ваше дело! — резко, но тоже шепотом отвечал Устинов.

— Нет-с мое, потому она на моем попечении…

— Она на попечении отца своего, которого я сейчас привезу сюда.

При этом неожиданном извещении, Полояров вдруг побледнел, смутился и насупился.

— Отца, вы говорите?

— Да отца… Он сейчас будет здесь.

— Ну, что ж… пущай его! — принужденно ухмыльнулся Полояров.

В душе Устинова кипела против него злоба.

— Я посмотрю, так ли вы будете ухмыляться, — веско проговорил он, — когда все ваши поступки с этой несчастной будут обнаружены пред судом, пред правительством… наконец, гласно пред судом общественного мнения… Я посмотрю тогда!

В душе у Полоярова ёкнуло что-то жуткое и тревожное, однако он постарался выдержать, насколько мог, свой прежний равнодушно-пренебрежительный тон!

— Вот как-с!.. Пред судом и гласно… и даже пред правительством… Больно уж вы, господин Устинов, любите прибегать под защиту благодетельного правительства!.. Что ж! это как кому по вкусу и по наклонностям!.. Только желал бы я знать, в чем это вы намерены обвинять меня перед вашим правительством? Не в том ли, что я, совсем чужой, посторонний человек, из одного только простого чувства человеческого сострадания, решился помочь моей старой знакомой в ее критическом положении и сделал для нее все, что мог? В этом, что ли, обвинять вы меня будете?

— Не забегайте-с вперед! Здесь не это, а ребенок…

— Так что ж, что ребенок? — удивился Ардальон. — Ребенок ее, а не мой!.. Мне какое дело до ребенка? Отец я ему, что ли?!